Верь в мою ложь
Шрифт:
— Манетт, — перебил её отец, — сейчас не время обсуждать это. — Он повернулся к Кавеху: — Вы останетесь жить на ферме или продадите её?
— Останусь там. Что касается Тима и Грейси, я буду рад, если они поживут со мной, пока Найэм не решит забрать их. А если она никогда не будет к этому готова, Ян, безусловно, хотел бы…
— Нет-нет! — Манетт совершенно не желала слушать дальше. Главным для неё было то, что дети были частью их семьи, а Кавех — спал он с Яном или нет — к семье не относился. И она с жаром воскликнула: — Папа, ты должен… Ян не мог хотеть… А Найэм вообще знает обо
— О чём именно? — спросил Кавех. — Да и вообще, ты думаешь, её хоть что-то интересует?
— Она знает, что ты наследуешь ферму? И когда Ян составил завещание?
Кавех замялся, как будто взвешивая возможные последствия ответа. Манетт пришлось дважды окликнуть его по имени, прежде чем он наконец открыл рот.
— Я не знаю.
Бернард и Томми Линли переглянулись. Манетт это заметила и поняла, что они подумали то же, что и она. В чём-то Кавех лгал. На тот единственный вопрос, который мог бы многое прояснить, он ответил: «Не знаю».
— Не знаешь чего именно? — спросила она.
— Я ничего не знаю о Найэм, вообще ничего. Она получает страховку, а это немалые деньги. Конечно, Ян предполагал, что эти деньги помогут ей содержать Тима и Грейси, но он ведь думал, что, если с ним что-то случится, у Найэм хватит разума, чтобы заняться детьми.
— Ну, а у неё не хватило. И непохоже, чтобы она опомнилась в ближайшее время.
— Но если уж так сложилось, пусть остаются со мной. Они уже привыкли к ферме и вполне счастливы.
Нелепо было предполагать, что Тим Крессуэлл счастлив. Он уже сто лет вообще ничему не радовался.
— Хорошо, давай вот о чём подумаем, — сказала Манетт. — Что, если через месяц-другой ты познакомишься с кем-то ещё, Кавех? И приведёшь его к себе на ферму, чтобы жить вместе? Что тогда? Что тогда делать детям? И что они должны будут думать?
— Манетт!.. — предостерегающим тоном пробормотал Бернард.
Кавех побледнел при её словах, но промолчал, хотя и стиснул зубы, а его правая рука сжалась в кулак.
Манетт продолжила:
— Найэм будет судиться с тобой за эту ферму. Она оспорит завещание. В пользу детей.
— Манетт, довольно, — со вздохом сказал её отец. — Нам и без того хватает горестей, и всем нужно отдохнуть и прийти в себя, в том числе и тебе самой.
— Да чего ради ты берёшь на себя роль миротворца? — резко спросила Манетт, поворачиваясь к отцу и кивком указывая на Кавеха. — Он нам никто! И детям он никто! Это просто человек, из-за которого Ян погубил свою жизнь, и…
— Я сказал — довольно! — рявкнул Бернард и заговорил с Кавехом: — Извините её. Она не хотела сказать…
— О, она сказала именно то, что хотела сказать, — возразил Кавех. — Как и большинство людей.
Манетт попыталась загладить неловкость, возникшую по её вине, и несколько неубедительно произнесла:
— Ладно, хорошо. Послушай… В конце концов, если отвлечься от всего остального, ты слишком молод для того, чтобы быть отцом четырнадцатилетнему подростку, Кавех. Ему нужен кто-то постарше, более опытный, некто…
— Не гомосексуалист, — закончил за неё Кавех.
— Я этого не говорила! И не имела в виду. Я хотела сказать — кто-то из родственников.
— Ты уже много раз это
— Извини, Кавех. Речь ведь, по сути, не о тебе. Речь о Тиме и Грейси. Нельзя от них требовать, чтобы они выдержали ещё какое-то новое разочарование в жизни. Тима всё это просто убивает. И скоро Грейси тоже начнёт понимать… Я должна уберечь остатки их мира от полного разрушения. И надеюсь, что ты это поймёшь.
— Манетт, пусть пока всё идёт как идёт, — сказал ей отец. — Сейчас есть проблемы и посерьёзнее.
— Какие, например?
Бернард промолчал. Но по тому, как он снова переглянулся со своим лондонским другом, Манетт наконец заподозрила, что происходит нечто неладное. Ясно было, что гость вовсе не намерен приударять за её лукавой сестричкой в стиле кавалеров восемнадцатого века; ну, разве что ему были нужны её деньги, чтобы поддержать рассыпающееся владение в Корнуолле. Но то, что её отец на самом деле хотел, чтобы лондонец услышал каждое слово из её разговора с Кавехом, заставляло предположить, что тихие воды наружности Томми Линли были достаточно глубоки, чтобы в них могла скрываться Несси. Впрочем, это не имело значения. Ничто не имело значения. Манетт намеревалась что-нибудь предпринять в отношении детей её кузена, и если её отец не хотел её поддержать, она знала кое-кого, кто готов был этим заняться.
Манетт вскинула руки.
— Хорошо, — сказала она. И повернулась к Линли: — Мне жаль, что вам пришлось всё это выслушать.
Тот вежливо кивнул. Но выражение его лица дало Манетт понять, что он был вовсе не против услышать то, что услышал.
Камбрия, Брайанбэрроу
День накануне прошёл впустую. Два часа Тим пытался поймать попутку до Уиндермира — и наконец сдался. Но сегодня он был полон решимости всё изменить.
Дождь пошёл вскоре после того, как мальчик начал самую трудную часть своего предприятия: нужно было пройти пешком от деревни Брайанбэрроу по дороге через Лит-Вэлли. На этой части маршрута Тим не ждал попутного транспорта, потому что машины здесь проезжали чрезвычайно редко, а если на дороге появлялся какой-нибудь фермерский механизм — например, трактор, — то он тащился так медленно, что проще было бы идти на своих двоих.
А вот о дожде он совсем не подумал. И это было очень глупо, если учесть, что стоял самый мокрый из всех мокрых месяцев, ноябрь, и что в Краю Озёр дожди вообще шли чаще, чем в любой другой части этой проклятой страны. Но поскольку Тим покидал ферму Брайан-Бек в таком состоянии, что просто не мог отчётливо мыслить, он просто накинул лёгкую куртку с капюшоном на фланелевую рубашку, под которой была ещё и футболка, — но ни одна из этих вещей не была водонепроницаемой. На ногах Тима были спортивные туфли, и хотя они ещё не промокли насквозь, зато покрылись грязью до самых лодыжек, потому что по краям тропы было настоящее болото, как и положено в это время года. Что касается его джинсов, то они становились всё тяжелее и тяжелее по мере того, как вбирали в себя дождевую воду. А поскольку они были на несколько размеров велики Тиму, то удерживать их на бёдрах становилось всё труднее, и Тима это приводило в ярость.