Вера Чистякова
Шрифт:
— Вот мы и встретились! Альберт Преде к вашим услугам… — Он наклонил голову, непривычно гладко причесанную на прямой пробор.
Они говорили по-немецки: Платонов чуть тяжеловесными фразами, выдававшими иностранца; она же тем лаконичным, грубоватым языком, который был теперь принят в райхе…
— Вы удивлены моим появлением здесь?
— Больше обрадована, чем удивлена, — сказала Наталья Даниловна и смело посмотрела на Платонова.
Он тоже пристально поглядел на нее. Это длилось мгновение. Он первый опустил ресницы и проговорил:
— Не очень веселая обстановка для встречи, фрау Натали… Нас обеспокоили ваши сообщения. Вы здесь на решающем форпосте… Вам виднее. Готовится нападение на нас. Так?
— Бесспорно…
— А у нас не все верят этому. Я здесь, чтобы составить себе твердое мнение о сроках… Мы должны будем крепко поработать с вами эти дни.
Следующую встречу он назначил ей в другом месте.
Прошло две недели после отъезда Платонова. Стояли душные июньские дни.
Жаркий воздух колебался над раскаленным асфальтом. На бульварах неподвижно застыли пыльные листья деревьев. Марево зноя висело над городом.
Когда Наталья Даниловна вышла из подземки, она сразу же увидела, что все изменилось вокруг.
Справа, слева, сзади, неизвестно откуда нахлынувшие толпы устремились к громкоговорителям. У черных труб толпа бурлила, как водовороты у быков моста.
Со всех сторон подбегали мужчины, женщины, подростки. Многие кулаками пробивали себе дорогу. Пожилой мужчина в котелке ловко действовал тростью. Едва закончилась передача, на скамейку бульвара в гуще толпы вскочил молодой человек со свастикой в петлице.
Он бросил в толпу несколько истеричных фраз. Пена клубилась в углах его рта. «Война с Россией!», «Началось»… «Конец России!» — эти слова ударили Наталью Даниловну в сердце. Смертельно бледная, оглушенная, она стояла среди обезумевших людей. Хорошо, что никто не обращал на нее внимания. Вдруг вокруг нее образовалась пустота. Никого не было рядом — толпа унесла оратора дальше. Но тут же набежали новые толпы. Наталью Даниловну вплотную притиснули к цепочке эсэсовцев, охранявших шествие. Эсэсовцы, взявшись под руки, образовали сплошную стену вдоль мостовой, не выпуская людей с тротуара. Стоял смутный гул, прерываемый частыми взвизгами и хриплыми выкриками.
Послышался равномерный стук, как бы от хода множества машин, заведенных одновременно. Из-за угла выступила колонна по четыре человека в ряд. Несогнутыми ногами отбивая шаг, не похожий на людской, производя этот странный, нечеловеческий стук, проходили солдаты, похожие на заведенных. Проплывали каменные лица под касками.
За солдатами следовали «гитлер-медхен» — девочки в коричневых курточках с цветами в руках. За ними — женщины с жетонами на груди несли транспаранты с крупными готическими буквами: «Женщины Германии, фюреру нужны солдаты!» Они тащили за руку усталых, спотыкающихся детей и орали во всю глотку.
Толпа ринулась за шествием. На углу Фридрихштрассе образовался водоворот. Все гоготало, выло, кричало. Наталья Даниловна начала различать в окружающей толпе отдельные фигуры, и они испугали ее. Бледные потные лица, по-рыбьи открытые рты, взмокшие волосы, оскаленные зубы, вытаращенные пустые глаза…
Вольф уезжал на фронт. Прощание было коротким. Он выглядел помолодевшим, и глаза не казались усталыми. Форма военного врача молодила его.
— Я получил приказ отправить Гедвиг в Вену. Для связи с вами остается Медер. У него есть рация. Он инвалид — на фронт его не возьмут. Будете работать вдвоем. Вы можете поехать к нему в мастерскую, но не раньше, чем через неделю.
Наталья Даниловна с грустью смотрела на Вольфа. Вот и он покидает ее. Вероятно, и на фронте он будет при малейшей возможности продолжать свое опасное дело. И ему и ей теперь придется еще труднее.
В это лето не многие выехали за город. В каждой семье кого-нибудь провожали на восточный фронт. И только стаи прыщавых и наглых молодых людей в коричневом по-прежнему слонялись по улицам.
Мастерская Медера «Немедленный ремонт велосипедов» помещалась на бойком месте в парке с отличным велосипедным треком и всегда была полна клиентов. И сегодня Наталья Даниловна увидела у входа в мастерскую несколько человек: эсэсовца, девицу в клетчатых штанах, пожилого спортсмена в очках. Велосипеды их стояли у ограды. Но дверь в мастерскую была закрыта деревянным щитом. Эсэсовец молотил по ней ногой в тяжелом башмаке. Никто не открывал. На стук со двора вышел испачканный мальчик лет двенадцати. Наталья Даниловна вспомнила, что встречала его в мастерской Медера. Она стала так, чтобы мальчик не заметил ее.
— Где хозяин? — спросил штурмовик.
— Его нет, его совсем нет!
— Как — нет? — заорал эсэсовец. — Может быть, этот однорукий отправился на восточный фронт бить русских? Ха! Где он? Позови его!
Мальчик вытер рукавом лицо:
— Он умер. Он сам убил себя. Три дня назад. Из пистолета. Да, у него был пистолет. Я клеил резину. И вдруг зашли в помещение человек десять. Эсэсовцы и два штатских. Хозяин схватил голубой чемоданчик и побежал по лестнице в кладовую… Да… Тогда они все закричали, бросились вверх по лестнице и стали требовать, чтобы он открыл. А он ругался через дверь. Я никогда не слышал, чтобы он так ругался, — даже тогда, когда я сломал машину господина советника… И они начали ломать дверь. Я спрятался под лестницей. Дверь упала. И хозяин сразу выстрелил. И один упал. Остальные испугались.
— Ты думаешь, о чем говоришь, дурак?! — закричал эсэсовец. — Испугались!
Он покосился на девицу, на пожилого спортсмена. Те слушали с жадным интересом.
— Запомни — наши ничего не боятся! Что было дальше?
— Простите, мой господин. Хозяин хотел перезарядить пистолет, но ему было трудно. У него одна рука… И тогда они бросились к нему. Все же он перезарядил пистолет и опять выстрелил. И еще один упал. А потом — в себя. А в комнате все было в дыму, и валялись какие-то поломанные части. Мне сказали, что здесь была радиостанция. Я не понимаю, какая радиостанция. Мы чинили велосипеды.
Эсэсовец слушал, тупо уставясь на мальчика и открыв рот, в углу которого приклеился окурок дешевой сигары. Наконец он громогласно изрек:
— Конечно, твой хозяин был из жидовско-коммунистической банды! Хайль Гитлер!
Он поднял правую руку, сел на велосипед и уехал.
…Это было первое настоящее горе в ее жизни. Как живой, стоял перед глазами тот, кого называли Эрнст Медер. Казалось, она видит его там, в дыму, за дверью, в маленькой кладовой. Он погиб здесь, единственный друг! И она снова одна. Отчаяние охватило ее. Это не была минута слабости, как когда-то, в самом начале пути в этой стране, а холодное отчаяние человека, который не видит выхода.