Верховный правитель
Шрифт:
Штабс-капитан Черепанов подсунулся к нему с бутылкой холодной водки:
– Ваше высокопревосходительство, отведайте теперь китайской. От нее мужское достоинство стоит, как маршальский жезл, вытащенный из сержантского ранца.
Генерал захохотал:
– Ну вы и даете, Черепанов! Не ожидал-с! За наши маршальские жезлы, – произнес он громко и залпом осушил еще полстакана. Глянул в посудину, будто проверял, не осталось ли чего на дне, вновь протянул штабс-капитану: – Наполните-ка!
Тот послушно выполнил приказ. Генерал поднял стакан,
– Пью за победу нашего оружия, господа, за то, чтобы мелкие неудачи не портили общую картину... Россия должна быть свободной. За свободную Россию!
Офицеры дружно рявкнули «Ура!», полезли друг к другу целоваться, а штабс-капитан шваркнул хрустальную стопку – из стаканов пили только те, кто хотел, это считалось фронтовым шиком – о железный пол кают-компании:
– Чтобы сказанное сбылось!
В Омске продолжали бушевать метели. Колчак принял документы, пришедшие в Омск из Иркутска, от генерала Скипетрова, усталым взглядом пробежался по приговору, по списку, составленному Черепановым, где шесть фамилий были помечены красным карандашом – большевики! На фамилии Сыроедова глаза его не задержались, проскользили мимо, и адмирал отложил бумагу в сторону.
Посмотрел на часы – через пятнадцать минут к нему должен был прийти Бегичев, что-то радостное, светлое возникло у Колчака внутри, он невольно улыбнулся. Все мы связаны с нашим прошлым, которое отзывается в душе невольным щемлением, рождает теплый свет, и у всех иногда возникает желание вернуться туда.
Бегичев постарел, погрузнел, поседел – он смело подошел к адмиралу, обнял его, прижался щекой к щеке.
– Здравствуйте, Александр Васильевич! – Потом откинулся назад и жадно глянул на адмирала: – Ну разве кто-нибудь в те годы мог помыслить себе, что вы станете главным человеком в России?
Колчак махнул рукой:
– Пустое все это, Никифор Алексеевич. Ничего путного в моей должности нет. Я бы сейчас отдал все, что имею, адмиральские орлы вместе с орденами и прочей чепухой поменял бы на лейтенантские погоны, чтобы очутиться в прошлом – том самом прошлом, в котором мы с вами когда-то были. Ох, какое прекрасное это было время! – Колчак восхищенно покачал головой. – Никаких забот. Кроме одной – цели, к которой мы с вами шли.
– Александр Васильевич, не расстраивайтесь, у нас с вами еще будет возможность сходить вместе на Север.
Взгляд Колчака угас.
– Будем реалистами, Никифор Алексеевич. Я плаваю в таком дерьме, из которого мне никто никогда не даст выбраться. А на Север надо ходить с чистыми руками. Здесь же вы видите, – он подошел к столу, поднял стопку бумаг, пришедших из Иркутска, – сплошные казни, расстрелы, порки. И все это, я чувствую, повесят на меня. – Он зажато и тяжело вздохнул.
– Бог даст, не повесят.
– Повесят, еще как повесят. И несколько порций чужого дерьма добавят. У нас это любят делать. – Колчак сцепил руки, хрустнул суставами, нервно заходил по кабинету.
Бегичев наблюдал за
– Слышал, Никифор Алексеевич, ледокол «Вайгач», который я строил в Англии, а потом им командовал, затонул?
– Нет, – Бегичев огорченно качнул головой, – не слышал. – «Вайгач» и «Таймыр» были лучшими ледоколами России. Пробормотал: – Досада какая, а!
– Затонул. – Колчак снова нервно хрустнул пальцами. – Полтора года назад. В Енисейском заливе. Наскочил на подводную скалу.
– А «Таймыр»?
– «Таймыр», насколько мне известно благополучно плавает.
Было слышно, как за окном голодно взвыл ветер, в окна шибанул жесткий снег, проскреб по поверхности, стек вниз, на завалинку, утепляющую фундамент: на улице послышались крики: патруль задержал нескольких подозрительных людей, подбиравшихся к дому Верховного правителя. У Колчака мелко и противно задергалось подглазие, он пробормотал горько, обращаясь больше к самому себе, чем к гостю:
– Нет, из этого дерьма мне уже никогда не выбраться. Не дадут.
– «Таймыр» я видел в работе, – сказал Бегичев. – Прекрасная посудина. Черт, а не ледокол.
Колчак прошел к столу, откинулся на спинку кресла.
– Никифор Алексеевич, изучение Заполярья надо продолжать, – сказал он. – В конце концов Россия отделается от всей этой дури, именуемой гражданской войной, и ей снова понадобится Север. Без надежного морского пути, проложенного по Северу, России не обойтись. В Карском море работает Вилькицкий...
– Тот самый? Генерал?
– Генерал Вилькицкий умер. Работает его сын. Замечу – работает очень успешно. Пора и вам, Никифор Алексеевич, пристрять к одной из экспедиций. Мы сейчас готовим группу на Новосибирские острова. Готовы поехать?
Бегичев встал со стула, одернул на себе морской китель:
– Всегда готов!
– Да вы сидите, сидите. – Колчак сделал мягкий взмах, усаживая гостя, напряженное расстроенное лицо его изменилось, в нем появились новые краски, оно потеплело. – Я до сих пор вспоминаю, как вы были у меня свидетелем на венчании в Иркутске...
– Это была другая жизнь, – со странной незнакомой улыбкой проговорил Бегичев, – и государство наше было другое. Вернуться бы нам туда, Александр Васильевич. Да не дано, к сожалению...
– Не дано, – огорченно подтвердил Колчак, взялся за колокольчик, стоявший перед ним на столе. – Сейчас мы с вами поужинаем вдвоем, Никифор Алексеевич. Вы не возражаете?
– Помилуйте! Конечно же нет.
Адмирал позвонил – звук у колокольчика был резким, как крик ночной птицы, Бегичев даже вздрогнул: изделие явно нерусское по происхождению, русские колокольцы обладают голосами другими – нежными и серебристыми.
Вошел адъютант.
– Через пять минут мы будем в столовой, – сказал ему Колчак.