Вернадский
Шрифт:
Речь Вернадского была встречена не слишком громкими аплодисментами, но цели своей она достигла. В 1911 году академия получила по две тысячи рублей от министерства торговли и министерства просвещения, а затем по новым просьбам 10 тысяч рублей от Совета министров.
На эти, в сущности, ничтожные средства Вернадский и организовал летом 1911 года первые наши радиевые экспедиции в Забайкалье, Закавказье, в Фергану и на Урал, в которых, кроме него самого, приняли участие Самойлов, Ненадкевич, Г. И. Касперович, Е. Д. Ревуцкая и студенты Московского
К этому времени вся жизнь Вернадских должна была резко измениться.
Весною 1911 года в Московском университете среди студенчества резко поднялось революционное настроение, начались сходки, на которых обсуждались вопросы политического характера.
Во главе министерства народного просвещения стоял тогда человек неопределенной национальности, небольшого роста, с круглой, обстриженной, как у школьников, головой, по фамилии Кассо. Он выдвинулся из ничтожных чиновников одной только своей крайней реакционностью и в этом качестве превосходил всех своих предшественников.
В связи с волнением в студенческой среде Совет министров запретил студенческие собрания. Студенты с запрещением не стали считаться, и Кассо призвал на помощь полицию, занявшую помещение университета. Ректор университета Александр Аполлонович Мануйлов, занимавший эту должность по выбору, вместе со своим заместителем и проректором подали в отставку в знак протеста против ввода полиции в университет.
Тогда Кассо отстранил всех трех от преподавания в университете и от занимаемых должностей как лиц, не проявивших «достаточной энергии в подавлении студенческих беспорядков».
В ответ на это последовали заявления о выходе в отставку от крупнейших представителей русской науки в Московском университете. Старейшина ученого совета Климент Аркадьевич Тимирязев сказал:
– У нас нет другого пути: или бросить свою науку, или забыть о своем человеческом достоинстве.
Для Вернадского, как и для Тимирязева, Лебедева, Зелинского, Чаплыгина, расставаться с университетом было смертельно тяжело, но никто из них не колебался ни одной секунды в выборе своего решения.
Всех заявивших протест против действий Кассо профессоров и преподавателей оказалось сто двадцать четыре человека.
Кассо объявил их уволенными.
Вслед за сообщением об увольнении Владимир Иванович получил предписание – освободить занимаемую им в зданиях университета казенную квартиру.
Наталья Егоровна сказала спокойно:
– Что бог ни делает – все к лучшему!
И стала доказывать, что пока она с детьми и Прасковьей Кирилловной, энергичной своей помощницей по дому, будет готовиться и переезжать в Петербург, Владимиру Ивановичу должно отправиться в радиевую экспедицию, как было намечено уже академической радиевой комиссией.
9 мая Владимир Иванович, Самойлов и Ненадкевич были уже в Самарканде, по пути в Тюя-Муюн.
Резкая перемена в образе жизни возвращала его к чистой и желанной свободной науке, и он вспомнил любимую русскую сентенцию: «Нет худа без добра!»
Да и трудно было в этом древнем городе с мечетями, медресе и мавзолеями оставаться наедине со своей судьбой. Всюду толпились люди, слышались крики, двигались караваны, коляски, арбы, щелкали бичи. Можно было подумать, что весь Самарканд, и старый и новый, состоит из одних лавок, чайных, закусочных и караван-сараев. С утра до вечера шла торговля, показывали свои чудеса фокусники, все бегали, все хлопотали и торговали.
Владимир Иванович, как всегда в чужих местах, бродил по лавочкам, покупал резные фигурки верблюдов, глиняные копии мавзолея Тимура, раскрашенные по оригиналу, чеканные браслеты и странные фарфоровые чашки, употребляемые только здесь, – все для подарков. Он никогда не спорил о цене, благодарил, принимая покупку, и непременно снимал шляпу, здороваясь и прощаясь.
Ненадкевич благоговейно сопровождал учителя, но иногда его простое сердце не выдерживало. Они любовались резьбою на колоннах мечети, уже переполненной народом. Владимир Иванович заметил направлявшегося в мечеть муллу, снял шляпу, глубоко ему поклонился. Мулла, не отвечая, прошел дальше.
Константин Автономович оскорбился за учителя.
– Владимир Иванович, смотрите, ведь он вам не ответил ничего!
– Ну и бог с ним! – сказал Владимир Иванович, продолжая любоваться каменной резьбой.
Петербургские гости из Академии наук привлекли внимание самаркандцев. В местной газете напечатали сообщение об их приезде. Но, видимо, Ненадкевич был здесь более популярным человеком, потому что в газетной заметке поименовали академиком, возглавлявшим экспедицию, Ненадкевича, а остальных – его спутниками.
Ненадкевича разбудил хохот в соседнем номере, где ночевали Вернадский и Самойлов. Они читали газету.
Часом позднее в гостиницу явился генерал-губернаторский чиновник особых поручений. Он ринулся было к Ненадкевичу, но тот направил его к Вернадскому. Чиновник в полной гражданской форме, расшаркавшись, объявил, что явился по указанию его превосходительства предложить свои услуги гостям.
– Мы как будто ни в чем не нуждаемся, – сказал Вернадский, вопросительно оглянувшись на своих спутников. – Передайте благодарность его превосходительству.
– Может быть, вы желаете взглянуть на раскопки знаменитой обсерватории Улугбека? – не отставал посланец генерал-губернатора. – Работы идут третий год, и кое-что уже можно посмотреть.
То, что было вскрыто раскопками, еще не давало точного представления о сооружении, но уже свидетельствовало о его грандиозности. По каменной лестнице, уходившей куда-то под землю, посетители спустились вниз и там увидели глубокую узкую галерею, прорубленную в толще скалы.
То были остатки главного инструмента обсерватории, но об устройстве его, о методах наблюдения, применявшихся Улугбеком и его сотрудниками, судить было пока очень трудно.