Верное сердце Фрама
Шрифт:
Подошел Линник, в глазах растерянность.
— Что с вами? — вырвалось у него, но ответа ждать не стал, подставил плечо, обхватил хозяина рукою и осторожно повел к нарте.
Фрам почувствовал: что-то неладное с хозяином. Ступает неровно. Ветром его качает. Сел в нарту. Тронулись. Впереди зашагал Линник.
Желание бежать у Фрама пропало. Раньше он догонял хозяина. Теперь ловил малейшую возможность, чтобы оглянуться назад.
Вечером в палатке как будто бы все было по-прежнему. Хозяин, правда, сел к примусу ближе, чем обычно. Езда на
Обмороженное лицо Седова покрылось темно-лиловыми пятнами, Седова тряс озноб.
У Фрама, лежавшего рядом, настороженно подымались уши. А хозяин, привалясь спиной к ящику, водил карандашом по бумаге:
«Я окончательно простудил себе грудь. Бронхит меня давит, не могу отдышаться. Под вечер страшно лихорадит, едва отогрелся у примуса. Ах, дорогой, дорогой спаситель наш, примус! Собак сильно бьет мороз. Кормили их досыта, по одному фунту и более галет. Прошли 15 верст и остановились в четыре часа ночевать за островом Елизаветы».
Фрам давно научился угадывать настроение людей по интонации голоса, по шагам, даже по молчанию. Почему-то молчание хозяина, не проронившего за вечер ни слова, тревожило и настораживало чуткую собаку.
Пустошный возился с упряжью, большой иглой сшивая постромки, Линник выскребал лед из спального мешка, исподволь поглядывая на начальника. Ему непременно хотелось, чтобы начальник обратил внимание на его занятие.
Мешок, в котором спали все трое, за ночь влажнел от дыхания, днем испарения превращались в лед. Сушить не успевали.
Наконец Седов перехватил взгляд Линника. С минуту они смотрели друг другу в глаза.
Фрам из собственного опыта усвоил, что такой поединок глаз ведет к схватке. Но хозяин неожиданно опустил веки и, казалось, задремал. Озноб прекратился, лишь мышцы — Фрам это почувствовал — напряглись.
— Ничего, Григорий, — сказал наконец хозяин, открывая глаза. Он впервые назвал Линника по имени. — Одолеем. Вчера с тороса я видел Теплиц-бай. Там склады Абруццкого. Деньков пять передохнем. Я быстро окрепну. И двинемся дальше… А путь на судно, — хозяин жестко взглянул на Линника, — лежит у нас не иначе, как через полюс.
X
Две ночи подряд Фрам мешал людям спать. Линник, конечно, дал ему выволочку. Хозяин промолчал, но, пожалуй, и он недоволен.
А Фрам, если разобраться, нисколько не виноват. Палатка стоит недалеко от продушин, проклятые тюлени фыркают, щелкают челюстями, хлопают ластами по воде. Какая лайка останется спокойной? Охотничий инстинкт, он кого хочешь подымет: день ли, ночь — попробуй устоять!
Пришлось Линнику из стального мешка выбираться, хозяина разбудил — ведь мешок-то один на всех. А хозяин больной. Днем его в полюсный костюм закутали, везут на вторых нартах. Фраму ни подойти, ни приласкаться. Только кашель слышит — сдавленный, с хрипами.
Сейчас хозяин у примуса греется, тяжело дышит, в груди, словно камешки перекатываются, а собаки, что на воле, зверя почуяли. И Фрам почуял, завизжал от нетерпения, просится — откройте палатку.
— Медведь, — догадался хозяин. — Пойдем, Линник.
— Господин начальник…
— Пойдем. Свежее мясо необходимо.
В полумраке лайки облепили медведя. Видит он, что не совладать с ними — побежал. Они — за ним.
Собачий лай покатился, удаляясь. Фрам больше всех старается, погромче подает голос, чтоб хозяин с пути не сбился, услышал.
Загнали медведя в лунку.
Ох, как долго не идет хозяин! И отбежали-то недалеко. Что ж, надо пока на себя рассчитывать. Варнак, видно, уже получил свое — скулит в сторонке. Оно и неудивительно — лапы у медведя короткие, сильные, как хряснет, так считай косточки!
Фрам тоже не промах, не впервые со зверем встречается: чуть вперед, чуть назад метнется, обманет медведя, в бок вцепится — отпрыгнет.
У медведя глаза злые-презлые, морда широченная, пасть открыта — схватить не успевает, вертки лайки и много их, от суматошного лая голова кругом.
Хозяин не опоздал. Грузно идет, медленно, прямо на медведя. В двух шагах остановился, дуло в рот наводит. Рука дрожит, сильно дрожит — устал хозяин. Еще полшага вперед сделал — промахнуться не хочет. Фрам последний раз рыкнул на мишку и отскочил: через миг выстрел будет.
Раздался щелчок. Робкий, еле слышный. Хозяин перезарядил винтовку, и снова щелкнуло глухо и тихо.
— Смазка, смазка на морозе застыла! Эх, лекарь наш бестолковый! И кто же в стужу маслом винтовку смазывает?!
Отошел хозяин метров на пять, сел в сугроб.
— Линник, за топором беги! И нарты возьми. Не дойти мне. А я пока собак подбодрю.
Лайки и так как бешеные. Рвутся, скачут, рычат, то слева, то справа у зверя клок шерсти вырвут. Невтерпеж стало медведю, заревел от обиды, от гнева, побежал.
И опять покатился собачий лай, удаляясь. Долго катился, пока медведь не плюхнулся в полынью, обдав своих врагов ледяными брызгами.
Прибежал Фрам к палатке — хозяина нет. Темень. Собаки ямы в снегу роют, от мороза прячутся. Заскулил Фрам.
Следы на снегу перепутаны, метелью припорошены. Стужа словно иголки в нос вгоняет. Поземка по насту шарит, вихри взметает, в глаза колючей пылью швыряется.
Тревога подгоняет Фрама: скорее, скорее! В темноте каждый ропак человеком кажется. И вдруг… Фрам замер, потянул носом воздух и побежал, но уже не трусцой, а во все лопатки.
Он лизнул хозяина в лицо, звонко залаял. Жаркое и частое дыхание Фрама было дыханием жизни. Хозяин попытался подняться, зашатался и опустился в сугроб.
— Не дойду я, — сказал он собаке. — Ты понимаешь, не дойду. Ищи Линника. Ищи. Он где-то тут с нартами блуждает.