Вернуть себе клыки
Шрифт:
– Я тебя убью! – грозно обещает Эквитей.
Выглядит он не слишком счастливым. Корону и горностаевую мантию отобрали, борода и шевелюра скомкались, приобрели грязноватый оттенок после путешествия в гробу. Королевские доспехи сняли, посчитав, что сидеть в тюрьме, облаченным в железо, Эквитею будет неудобно. В общем, если бы я встретил его сегодня впервые, никогда бы не подумал, что передо мной настоящий правитель большого государства. Правда, во многих варварских мирах некоторые монархи выглядят еще похуже.
– Тебя
– Все равно убью, – повторяется он. – Никогда еще представитель правящей династии Преогара не попадал в тюрьму.
– Все бывает впервые, – хмыкаю в ответ. – Радуйся, что тебе голову, например, не отрубили. А то ведь в нашем мире всякое бывает.
– Стой! – командует один из конвоиров. – Лицом к стене!
– Мне лицом к стене? – тоном махрового идиота спрашиваю тюремщика. – Или ему?
– Оба! – рявкает конвоир и дарит удар волшебной дубинкой по печени.
– Надо было сказать «обоим», – хриплю от боли и тычусь носом в холодную штукатурку. – Чему вас только учат, болваны?
Охранники безмолвно открывают дверь. Подстрекаемая активными пинками, наша с Эквитеем парочка влетает в камеру. Позади грохочет тяжелая сворка, с хрустом опускается засов.
Воняет здесь куда похуже транспортировочного гроба. Кроме пота, мочи, экскрементов, блевотины, прелых вшей, заскорузлых лобков, присохших соплей и прочих неприятных «благовоний», всюду царит кошмарный запах безнадеги. Под низким заплеванным потолком, окружая едва мерцающий плафон желтого цвета, витает тяжелый дух заключения.
Вид у камеры не лучше запаха. Ободранные стены непонятного цвета. Каждая стена изрисована вертикальными черточками, по десять штук. Все они перечеркнуты, кроме одной, гнездящейся в самом крайнем уголке над дверью, под низким потолком.
Пол заплеван и усеян всяческими окурками. Видимо, здесь убирают довольно редко.
Вдоль стен расположены двухъярусные не то кровати, не то скамьи. Постель состоит из тонкой фанерки, устланной ветхим одеялом казенного серого цвета. На каждом одеяле, ровно как и на маленьких подушках, тускнеют темно-зеленые инвентарные номера.
Камера забита до отказа. На скамьях, будто гнилые зубы во рту бастарка, сидят два десятка заключенных. Выглядят они один хуже другого. Большинство может похвастать угловатыми формами, все невероятно худы и совершенно лысы.
– Кого там еще оборотень прислал? – ругательным тоном вопрошает седой старик. Он единственный среди здешних обитателей, кто может похвастать шевелюрой.
– Мир вашей хате, – здороваюсь со всеми.
Эквитей хранит гордое молчание. Он незнаком с тюремными обычаями. К тому же считает ниже своего достоинства общение с преступными элементами.
– По какой статье ходка? – спрашивает тонкий, словно тростинка ледяного бамбука, темный эльф. – Ежели первый раз загремел, то спать тебе на полу.
– Сам в окурках спи, вонища, – неуважительно обращаюсь к тьмэльфу. – У меня тут полный набор: убийство, сопротивление при аресте и преступление государственного уровня.
Народ уважительно присвистывает и подвигается на скамьях.
Я не слишком приглядываюсь к обитателям. Все они почти на одно лицо. А лицо у них очень неприятное. Уголовные, хищные черты, нагловатый блеск в неприветливо прищуренных глазах, кривые ухмылки.
Здесь сидят и вампиры, и некроманты, и парочка вурдалаков. Кроме того в наличии мужик с вытатуированный эмблемой Высшего Мага. Это не считая нескольких темных эльфов, гоблина, троицы орков и мерзейшего вида скунсоборотня. На верхних нарах сидят двое куроборотней. «Куры» выглядят получше остальных. Хотя бы потому, что их губы блестят густым слоем не то гигиенической помады, не то вазелина. Они кокетливо моргают обведенными синей тушью глазенками.
– А вы, петушары, – рявкаю на куроборотней, – чтобы даже не думали хвостом помахать тут. Мигом сожру и не подавлюсь.
– Ты эта, – говорит какой-то гремлин. – Эта, к моей жене не сквернословь! Иначе заточку в печень схватишь.
– Что за воинственный настрой? – интересуюсь миролюбиво. – Неужели добрый человек не имеет права загрохотать в тюрьму? Неужели ему мало такого позора, что даже какой-то грязный гном-переросток будет ему перечить.
– Со своим уставом в чужой батальон не суйся, – наставляет меня седой старик. – Не успел еще в хату войти, как свою методичку вытащил и давай всех учить…
– Ты кто будешь? – прищурившись, смотрю на него.
– Смотрящий здесь, – кивает мне дедуля. – Смотрю за порядком, не даю случиться беспределу.
– Крысы есть? – деловито рассматриваю остальных заключенных.
– Есть, – старик почему-то хихикает. Миг, и камера заливается счастливым смехом множества голосов.
– Плакать надо, если крысы на наличии, – говорю сурово. – Они ведь и настучат могут…
Дед вытирает счастливые слезы. Откидывает свое одеяло, и я вижу под его скамьей бесформенную гору одежды. Из-под нее выглядывает синяя нога какого-то мужчины.
– Никто уже стучать не будет, – сообщает старик. – Убили его вчера, за то, что картофелину у невидимки слямзил.
– Уважительно, – киваю собеседнику. – Крысятничество никогда не доводило до хорошего.
– Еще бы, – посмеивается дед. Остальные заключенные тоже смеются.
В камере наступает короткое мгновение мужской дружбы и доброжелательности. Впрочем, его тотчас портит Эквитей.
Осознавая, что находится в закрытом помещении рядышком со свежим трупом, король мгновенно исторгает остатки ужина. Тошнота долго не проходит, ему приходится склониться на дверь и отдышаться.