Вернувшийся к ответу
Шрифт:
– Чего такое будет? – спросил Турсун официанта.
– Жюльен, – ответил официант коротко, переминаясь с ноги на ногу.
– Зачем у нас нет? – возмутился Турсун. – Я же сказал – все меню на стол поставь.
– Да у вас и так уже ставить некуда, – попытался возразить официант, но получил ответ, что называется, под дых.
– Ставит некуда – на руки держат будешь, – заявил, как отрезал, Турсун.
Он приехал в Москву в командировку из узбекской провинции – Джизакской области. В том районе, где Турсун нынче секретарь райкома партии, когда-то родился «отец» – сам Шараф-ака Рашидов, первый секретарь ЦК партии Узбекистана, член Политбюро и личный друг Самого – имя Леонида Ильича Брежнева Турсун вслух даже произносить боится. Он человек маленький. И когда едет в Москву, может, нет, обязан, навестить детей хозяина, привезти им дары щедрой узбекской земли. Ну а уж коль случилось
Его сладостные мечтания нарушает неожиданно изменившийся ход событий. Сын хозяина встает и вместе с бородатым другом выходит из зала. Турсун, чтобы не попадаться на глаза, поотстав, плетется за ними. Сначала парни закуривают, весело смеются, вспоминая какого-то Уйгуна и что в каком-то московском доме чуть пожар не устроил, когда плов готовил; потом направляются вглубь вестибюля, явно собираясь войти в дверь, на которой изображены мужской силуэт и красноречивая буква «М». Сообразив, куда они идут, Турсун обгоняет молодых людей и, растопырив руки, преграждает путь, надрывно восклицая: «Не пущу!»
– Куда не пустишь? – недоумевает Володя.
– Общий тувалет не пущу! Такой человек общий тувалет – ходит никогда нет! – решительно заявляет райкомовский партайгеноссе.
– Так мне что, прямо в коридоре опорожняться, раз в туалет нельзя? – иронично осведомляется Рашидов.
Турсун умоляюще смотрит на бородача.
– Мы так понимаем, вы в этом гостиница живете? – спрашивает он и, получив согласный кивок, предлагает: – К вам в номер поедем, там тувалет ходит будете.
– Аркаша, а ты на каком этаже живешь? На четырнадцатом… Нет, я, честное слово, не доеду, – смеется Володя.
Но подхалим его уже не слушает. Он хватает молодых людей за рукава и тащит в сторону лифтов. На четырнадцатом этаже, опережая всех, Турсун подбегает к дежурной, пытается ей сунуть «четвертак» – двадцать пять рублей – и скороговоркой, округляя глаза, шепчет: «Чистое полосенсе, только быстро, ошень быстро!» Дежурная невозмутима: «В восемнадцатом сегодня уборку производили, там полотенца чистые». Нервы Турсуна, и без того, видимо, напряженные до предела, отказывают. И хотя он по-прежнему шепчет, но кажется, что вопит во весь голос: «Шистое полосенсе, шистое я сказал!»
Аркашка сует Володе в ладонь ключ от номера, подталкивает их с Турсуном к двери. Сам, задержавшись возле дежурной, говорит женщине с усмешкой:
– У вас что, четвертак в карман не помещается? Возьмите деньги и принесите полотенце. Всех дел-то на полминуты.
Ворча себе под нос что-то типа «совсем с ума посходили, чурки нерусские», дежурная удаляется, однако мгновенно возвращается, неся на сгибе руки сразу несколько чистых полотенец. Инцидент исчерпан. Турсун сияет от удовольствия. Он не придуривается, он искреннее считает, что сын «хозяина» в общественный туалет ходить не может. И не должен. Все возвращаются в ресторан. Вечер заканчивается вполне мирно. К жюльенам так никто и не притронулся.
***
…Как-то Маркову пришла в голову любопытная мысль: если бы какому-то градоначальнику вздумалось на одной улице поселить сразу столько знаменитостей, сумел бы он осуществить свой план в таком объеме, как это произошло на улице их ташкентского детства, улице «Двенадцать тополей». Да и то сказать, откуда мог знать какой- то чиновник, что из кого получится. А тогда улица была знаменита разве что своим звучным названием. Даже то, что на этой улице жил главный человек, мало кто знал. Как никто не мог знать, что босоногая Валька станет одной из известнейших в мире балерин, ей будут рукоплескать в самых известных залах; короли и принцы, президенты и финансовые магнаты будут почитать за высочайшую честь и несказанное наслаждение приложиться к Валькиной ручке. Что толстый неповоротливый Павлик по прозвищу Бублик, вечно голодный вдохновенный враль, будет покорять своим редким баритоном любителей и знатоков оперы. Что Никита, в детстве самый робкий на улице, заставит на несколько часов в напряжении застыть всю планету, которую покорит своей смелостью отважного космонавта, дважды Героя Советского Союза, устранившего в открытом космосе поломку корабля и спасшего от неминуемой гибели весь экипаж международной орбитальной станции. Да и самому Аркашке, который больше всего на свете любил читать, если бы в его детские годы кто-то сказал, что его собственные книги будут изданы миллионными тиражами и переводить их станут на самые разные языки во всех частях света, он бы точно никогда в это не поверил. Хотя…
Глава вторая
Шумный, пыльный, разноголосый и разноплемённый город, в котором он родился и вырос, был, как две капли похож на архаичный восточный базар, каковым по сути и являлся – приветливым, неприхотливым, безалаберно неряшливым, в меру лживым и бахвалистым, но неизменно приветливым, добродушным и гостеприимным.
Когда-то несостоявшийся вождь мирового пролетариата, ныне непопулярный политтехнолог Ульянов-Ленин сослал сюда весь цвет неугодной ему российской профессуры, цинично обозвав эту ссылку лучших умов империи «эшелоном науки». Аборигены с любопытством и удивлением взирали на седовласых старцев с непривычными здесь пенсне и бородками клинышком, даже в несносную азиатскую жару не позволявших себе появиться на улице без пиджачной пары и галстука под ослепительно белым крахмальным воротничком. Подъезжая к городскому саду на осликах, которых здесь непочтительно называли «ишак», местные слушали музыку духового оркестра, а облаченного в белый мундир дирижера почитали генералом и никак не меньше. Разделенные широким арыком части города – европейская и азиатская – жили каждая своей жизнью, ничуть друг другу не мешая. Приезжие удивительно быстро и сноровисто научились готовить изумительные узбекские блюда, и теперь в их палисадниках появились неизменные для традиционного азиатского жилища казаны и мангалы, над которыми витали в густом и жарком воздухе ароматы плова и шашлыка.
***
Как от первого попадания фашистской бомбы перемешалась земля, так перемешалось все в этом городе. Сюда со всех концов огромной необъятной страны хлынули эшелоны с эвакуированными, и было просто непонятно, как нашлось место людям, заводам и даже киностудиям в городе, который еще много лет назад, во время голодомора, снискал, а теперь ежедневно подтверждал своей жизнью славу и благороднейший статус: «Ташкент – город хлебный».
***
Семья Аркашкиной матери прибыла в этот край одним из первых эшелонов. От неминуемой гибели семью спасла будущая мать Аркадия, которой в 1941-м едва минуло двенадцать. Когда они втроем – две дочери и мать, старшего брата девчонок еще в 1939-м призвали в Красную армию, – возвращались из эвакопункта, чтобы собрать дома кое-какие вещички в дорогу, по дороге двенадцатилетней Ревекке в туфельку попал камешек и слегка поранил ногу. Она присела на обочину и долго хныкала, жалуясь на боль и не желая идти дальше. Двинулись только после строгого материнского окрика. Их дом уже был виден, когда в него угодила немецкая бомба. Окажись семья возле дома даже на несколько секунд раньше… Словом, обычная для того необычного времени история.
Сначала их отправили в колхоз, где они, все трое, выращивали и собирали хлопок. В 1943-м перебрались в Ташкент, где городские власти выделили эвакуированным по делянке земли, помогли кой-какими стройматериалами. Впрочем, основной стройматериал находился, в буквальном смысле слова, под ногами. Из глины, соломы и кизяка местные в огромных деревянных формовочных корытах месили ногами густую смесь, которая потом, обожженная нещадным азиатским солнцем, превращалась в прочные кирпичи.
Участок эвакуированным харьковчанам выделили на улице «Двенадцать тополей». Тенистая, утопающая в зелени деревьев и садов улица, вернее ее обитатели безропотно восприняли известие о том, что здесь начинается стройка, а вместе с ней – все сопутствующие неудобства.
Есть у узбеков древний обычай. Называется он хашар. Буквальный перевод мало что скажет, а по смыслу – сообща, всем миром. Хашаром строят, хашаром проводят свадьбы и похороны. Интересная деталь: когда люди собираются на хашар, то здороваются не традиционным «ассалом алейкум», а говорят «не уставать вам». На хашар никого не зовут – люди приходят сами. И несут с собой, что считают нужным. Если являются на стройку к соседу, то не ждут, пока их обеспечат лопатами или другим инструментом, приносят с собой. Вот так хашаром и начали строить жилье для тех, кого война, лишив крова, занесла в Ташкент, где и двери, и сердца были открыты.