Вероотступники
Шрифт:
Потрясая палашом, Иван Саблинки ворвался в гущу сражения. Казак крушил врагов направо и налево, и все, кто попадался ему на пути, были изрублены в куски. Даже кольчуги и круглые, обтянутые кожей щиты никого не спасли от беспощадной руки Ивана.
– Эй ты, ублюдок! – приближаясь к корсару, орал есаул. – Мне нужна твоя голова, Осман-паша! И парня, что позади тебя, – Орхана! Не бойся, принц, я не обижу тебя, ведь ты принесешь нам в Сечь хорошие деньги. Чтоб я жрал одну кашу, если это не так!
Осман-паша озирался, отчаянно выискивая путь отступления, и вдруг увидел неглубокий желобок с мелкими выемками на отвесной скале. Природная смекалка тут же подсказала ему план действий.
– Быстро, господин! – прошептал он. – На скалу. Я задержу этих варваров, пока вы заберетесь.
– Да, да, – торопила Айша, – спешите. Идите вперед, а я пойду сзади и буду вам помогать. Я вскарабкаюсь, как кошка. Это ничего, что мы пока отступаем. Это случайность! Не возвращаться же вам в цепи узника?!
Она дрожала от волнения и была готова на все ради любимого человека. Однако выражение безысходности опять появилось на лице принца Орхана. Он был достаточно храбр и не нуждался в подбадриваниях, но пагубная философия «Так повелел Аллах» не выпускала его из своих тисков.
Принц взглянул туда, где казаки уничтожали остатки его новоприобретенных союзников, и склонил красивую голову.
– Нет, это судьба. Аллах не желает, чтобы я воссел на трон моего отца. Никто не может избежать уготованного!
Айша отступила и схватилась за голову, в ее глазах появилось отвращение. Понимая, что творится в душе принца, Осман-паша оставил его и с ловкостью моряка начал подниматься по желобу. В тот же миг, забыв о принце, Иван с воплем ринулся за ним, с лезвия его сабли капала кровь. Орхан простер руки, подчиняясь неизбежному.
– Сдаюсь, если хочешь, – просто сказал он. – Я – Орхан.
Айша закачалась и закрыла глаза руками, будто собиралась упасть в обморок, потом выхватила кинжал, метнувшийся, как язык пламени, и вонзила его в сердце принца Орхана. И как только он упал, она вонзила этот же кинжал в собственную грудь и медленно осела возле своего любимого. Потом с тихим стоном она взяла в слабеющие руки голову принца и стала ее баюкать. Ошеломленные казаки застыли вокруг них, охваченные благоговейным страхом.
Шум, донесшийся с верхнего конца ущелья, заставил запорожцев поднять головы и изумленно переглянуться: их осталась всего горстка – усталых, изможденных людей, одежда которых намокла в воде и крови, а сабли затупились в бою. Ивана рядом не было, он погнался за Осман-пашой, и они не знали, что теперь делать.
– Давайте, братцы, обратно в туннель, – крикнул Тогрух. – Слышите – сюда идут? Бегите к лошадям и будьте готовы отправиться в путь, а я пошел за Иваном.
Воины повиновались, а казак, проклиная все на свете, стал карабкаться на скалу. Запорожцы еще не успели исчезнуть за серебряной завесой водопада, Тогрух еще не достиг вершины скалы, когда в ущелье появился отряд вооруженных людей. Тогрух с любопытством рассматривал чалмы и халаты курдов и белые колпаки янычар. Плюмаж из полудюжины перьев райской птицы украшал чалму одного из них, и Тогрух, приглядевшись, узнал в нем агу, начальника янычар, третьего человека Оттоманской империи. Одежды мусульман покрылись пылью, будто всадники очень долго скакали верхом. Посмотрев в сторону замка, Тогрух увидел, что над башнями поднят штандарт аги из трех белых конских хвостов, а вдоль реки одетые в овчину турки тяжело поднимались к ущелью, преследуя верхового в блестящей кольчуге. Турецкий сафиз! От изумления Тогрух чуть не потерял опору под ногами. Что могло понадобиться начальнику янычар в долине Экрема?
Ага остановился над мертвым принцем и умирающей девушкой.
– О, Аллах! Это же принц Орхан!
– Вы больше не сможете причинить ему зло, – тихо прошептала Айша. – Я бы сделала его правителем, но вы, с вашим опиумом, лишили его мужества, и потому я убила его. Лучше гордая смерть, чем...
– Но я доставил ему трон Турции, – в отчаянии вскричал ага. – Мурад умер, а народ восстал против выродка, сына Сафии...
– Слишком поздно, – еле слышно произнесла Айша. – Слишком, слишком поздно...
Темная головка опустилась на сплетенные руки, и Айша стала похожа на заснувшего ребенка.
5
На этот раз, когда Иван Саблинка поднимался, цепляясь за трещины в скале, Краль ничем не мог ему помочь, поскольку лежал мертвый в обнимку с мертвым арапом Али на дне потока, несущего кровавую воду. Теперь его гнала ненависть, и он карабкался, как по корабельным вантам. Каменные осколки, сорвавшиеся с уступа, за который он только что держался, с шумом понеслись вниз в крошечной лавине, но смерть была обманута и на этот раз, и Иван упорно продолжал подниматься. Казак был уже недалеко от Осман-паши, когда тот выбрался на вершину. Иван вскарабкался следом и, несмотря на трудный подъем, ноги держали его на удивление крепко. Оглянувшись, Осман-паша увидел своего злейшего врага. Свирепый оскал поднял дыбом его кудрявую черную бороду, – перед ним стоял огромный человек, неверный, который спутал его планы и на котором он мог выместить всю свою ярость. Всего лишь несколько месяцев назад Осман-паша считался самым грозным владыкой морей в мире. Теперь же он был совершенно опустошен, у него не осталось ничего, кроме жажды мщения и клинка, который он судорожно сжимал в руке. Корсар не мог себе позволить оплакивать свое поражение, ненависть переполняла его, и он приготовился зарубить этого настырного казака.
Легче сказать, чем сделать! Иван, конечно, был тугодум, но ловок в движениях, как дикий кот. Сталь звякнула о сталь, длинный прямой клинок запорожца рубил изогнутую турецкую саблю алжирца. Корсар был почти так же высок, как и казак, хотя и не так массивен. Его изогнутая сабля была несколько прямее и тяжелее обычных мусульманских клинков, не раз она откалывала кусочки от кольчуги есаула, нанося ему резаные раны. Осман-паша задумал держать Саблинку в обороне, чтобы тот не мог бы развернуться в полную силу. Глаза пирата залил пот, дыхание стало прерывистым. А Иван как-то ухитрялся отражать удары и избегать большинства опасных приемов противника, и потому изогнутая сабля Осман-паши либо соскальзывала с прямого клинка казака, либо натыкалась на защищенную металлическим наручем руку.
И ни одного звука, кроме звона стали, хриплого дыхания да глухого шарканья ног. Явное преимущество запорожца в силе начало наконец сказываться, и Осман-паша был вынужден перейти к обороне. Решившись на отчаянную атаку, корсар с гортанным криком, как тигр, прыгнул на казака с занесенной над головой саблей. Почувствовав нестерпимую боль под сердцем, мусульманин инстинктивно схватился за лезвие палаша, вошедшее в его тело, и из последних сил ударил саблей по голове своего убийцу. Иван принял удар на левую руку; острое лезвие прорезало не только металл наруча, но и руку до кости. Осман-паша рухнул на окровавленную землю, с его губ сорвались слова на странном языке:
– Боже милостивый, я никогда больше не увижу Девона...
Иван вздрогнул, побледнел и упал на колени возле поверженного, не обращая внимания на свою страшную рану. Схватив своего врага за плечи, он свирепо тряс его, крича на том же языке:
– Что ты сказал?! Что ты сказал?!
Стекленеющие глаза взглянули на Ивана, и, сорвав шлем с головы умирающего, он вскрикнул, словно Осман-паша пронзил его кинжалом.
– Боже милостивый! Роджер! Черный Роджер Беллами! Не узнаешь меня? Это же я, Джон Хоуксби, старина Джон Хоуксби, который дрался с тобой в Девоне, когда мы были молодыми! О, Господи, прости, что мы так встретились, здесь, на чужой земле! Как ты оказался в этих краях?