Версаль на двоих. Книга о галантной любви Короля-Солнца и прекрасных дамах Версаля
Шрифт:
– Es muy temprano! (Еще слишком рано!)
С момента прибытия она впервые выказала недовольство, что вполне можно извинить ее скромностью; когда же ей сказали, что король уже разделся, она поспешила сделать то же самое и так торопилась, что уже не обращала внимания на окружающих, хотя прежде изгоняла из своей спальни всех мужчин, вплоть до самых незначительных слуг. Услышав, что король лег, она нетерпеливо воскликнула:
– Presto! Presto! quel ry m’espera! (Быстрее, быстрее, меня ждет король!)
В этом послушании угадывалась страсть. Получив благословение королевы, их общей матери, они легли вместе в общей опочивальне».
Их первая брачная ночь оказалась достаточно бурной
Мария-Терезия, жена Людовика XIV
Шесть дней спустя двор выехал в Париж. Когда кавалькада приблизилась к Сен-Жан-д’Анжели, король внезапно объявил, что желает совершить верховую прогулку Выйдя из кареты и вскочив на коня, он поскакал в Бруаж, откуда только что уехала Мария Манчинн, получившая разрешение вернуться в столицу Он молча вошел в комнату той, которую продолжал любить, ласково провел рукой по ее креслу, склонился над букетиком засохших цветов, а затем в волнении остановился возле постели, с трудом удерживаясь от слез. После чего, по-прежнему не говоря ни слова, повернулся и вскоре нагнал свою жену Саму же Мари он увидел вновь в Фонтенбло. Во время официального представления Марии-Терезии девушка, дрожа, присела перед ней в реверансе, а потом подняла глаза на короля. Она встретила ледяной взгляд и едва не лишилась чувств.
Она не знала, что только так может держать себя король, когда желает скрыть свое смятение.
Женоподобный брат короля
Мужчина рано сбивается с пути…
26 августа 1660 года под рукоплескания толпы численностью примерно в миллион человек, приехавших со всех концов королевства, Мария совершила торжественный въезд в столицу. Устроенные по этому случаю празднества по роскоши и великолепию превзошли все виденное ранее. Утром королева покинула Венсенский замок и остановилась на самой окраине Сен-Антуанского предместья, где был сооружен помост, застланный коврами: здесь вместе с королем она принимала знаки почитания своих новых подданных.
После полудня в окружении многотысячной свиты – пажей, мушкетеров, швейцарских гвардейцев, трубачей и герольдов – она вступила в Париж, двигаясь по Сен-Антуанскому предместью. Зевак приводила в восторг ее карета, словно бы сошедшая со страниц волшебных сказок. «Эта колесница, – говорит нам один из очевидцев, – сверкала на солнце так, что от нее нельзя было оторвать глаз. На этом движущемся троне не было ни одной детали из железа: колеса и оси были из золота или в крайнем случае из серебра. Изнутри все было украшено золотыми кружевами. Балдахин с фестонами и кистями держался на двух колоннах; на нем серебряной нитью были вышиты королевские лилии. Колесницу везли шесть датских лошадей жемчужно-серой масти, чья упряжь по богатству вполне соответствовала убранству самой кареты».
Король ехал в нескольких шагах впереди на великолепном испанском жеребце.
За королевской четой следовали принцы, герцоги, маршалы, канцлеры и более двухсот дворян. Всех их шумно приветствовала толпа, гудевшая, будто улей.
Вскоре кортеж поравнялся с дворцом Бове. Король, приподнявшись на стременах, поклонился дамам, смотревшим на него из окон. На втором этаже стояли Анна Австрийская, королева
Печальная девушка была Мария Манчини, а любительница писать письма – мадам Скаррон, будущая мадам де Ментенон, последняя любовница короля…
Таким образом, по прихоти злокозненной судьбы Мария в день своего вступления в столицу могла увидеть одновременно первую любовь и последнее увлечение своего супруга.
Мазарини не принимал участия в этих грандиозных торжествах. Прикованный к креслу приступом подагры, он был способен только удовлетворенно созерцать дело своих рук.
И в самом деле, ему было пятьдесят восемь лет, и после стольких потрясений, стольких забот и усилий здоровье его пошатнулось. Поэтому он чаще всего проводил время в своих покоях, среди изумительных ковров, картин лучших мастеров и коллекции редких книг. Дворец его был полон сокровищ, собранных за долгие годы, и искусство стало теперь его единственной страстью. Поскольку ему было трудно подниматься по лестнице, ведущей на галереи первого этажа и в библиотеку на втором, он изобрел хитроумную систему приспособлений из веревок и блоков, при помощи которых кресло поднималось наверх. Эту машину можно считать прообразом современного лифта.
Любовно осматривая свои богатства, кардинал трясся от страха при мысли, что на них неизбежно должны покуситься воры. Надо признать, опасения эти имели под собой почву. То было время прискорбного падения нравов.
Рассказывают, что когда кардинал Барберини пришел со своей свитой в мастерскую художника Дю Мустье, буквально на глазах у присутствующих испарилась книга в роскошном переплете. Взбешенный художник стал обыскивать священнослужителей, и искомый том был обнаружен под сутаной монсеньера Памфилио.
Хорошо зная вороватые повадки соплеменников, Мазарини старался принимать как можно меньше гостей и не любил оставлять дворец без собственного присмотра. Однако в начале 1661 года он обессилел настолько, что смирился с необходимостью покинуть Париж. 7 февраля его перевезли в Венсенский замок, а на следующий день туда примчалась заплаканная Анна Австрийская: она устремилась к изголовью больного с компрессами и примочками, намереваясь заботиться о нем, как подобает преданной супруге.
Кардинал давно уже не питал к королеве нежных чувств и вел себя, словно ворчливый муж, утомленный семейной жизнью. Он обращался с ней хуже, чем с горничной. Когда ему говорили, что она поднимается в спальню, он хмурил брови и начинал брюзжать, не стесняясь слуг:
– Эта женщина меня в гроб вгонит. Как же она мне надоела! Когда только она оставит меня в покое?
А любящая Анна Австрийская, не замечая дурного расположения кардинала, ухаживала за ним неумело и назойливо, тогда как он позволял себе бесцеремонные выходки даже в присутствии посторонних.
Однажды он лежал в постели, и Анна Австрийская, придя навестить его, спросила, как он себя чувствует.
– Очень плохо! – ответил он.
И без лишних слов откинул одеяло, обнажив ноги и бедра, чему несказанно удивились не только королева, но и все остальные, бывшие при нем. Он же сказал ей: