Вертикальный мир
Шрифт:
Майкл находит в коридоре информтер и идентифицирует себя. «Майкл Стэйтлер, 70411. Один пропуск, пожалуйста». Вот и пропуск. Он достает из ниши светящийся голубой браслет и надевает его на запястье. Затем садится в лифт. Без всякой причины он выходит на 580-м этаже. Бостон. У него еще уйма времени. Как гость откуда-нибудь с Венеры, он бродит по залам. Навстречу ему попадается сонный блудник, очевидно, возвращающийся домой. Пользуясь привилегией блудников, Майкл открывает двери, всматривается в спящих людей; некоторые просыпаются, но большинство не реагирует никак. Какая-то женщина приглашает его разделить с ней ложе. Он отрицательно качает головой, закрывает дверь и идет к лифту. Вниз, на 375-й этаж. Сан-Франциско. Здесь живут артисты. Он может послушать здесь музыку. Майкл всегда завидовал жителям Сан-Франциско. У них есть в жизни цель, есть искусство. Здесь он тоже открывает двери.
«Пойдемте, — хочет он сказать. — У меня, есть пропуск, я иду наружу. Идемте со мной, скульптуры,
Первый этаж. Все.
Оказывается, это так просто. Но где же выход? Вот это? Такая крошечная шлюзовая камера? А ему представлялся большой вестибюль, ониксовые полы, алебастровые колонны, яркие огни, полированная медь и вращающиеся стеклянные двери. Конечно же ни один важный чин не пользуется этим выходом. Высокие сановники путешествуют на быстролетах, прибывающих и отправляющихся с пристани на тысячном этаже. А грузовые вагоны с продукцией из коммун поступают в гонаду глубоко под землей. Возможно, входом на первом этаже пользуются раз в несколько лет. Ну что же, он выйдет здесь. Как это делается? Майкл поднимает вверх руку с браслетом-пропуском, надеясь, что где-нибудь поблизости имеется сканирующее устройство. Его надежда оправдывается. Над выходом зажигается красный свет, и шлюз открывается. Майкл проходит через шлюз и оказывается в слабо освещенном длинном прохладном туннеле. Дверь шлюза сразу же закрывается за ним — мера предосторожности от заражения внешним воздухом. Он идет вперед, и перед ним с легким скрипом открывается вторая дверь. Ничего не видно в темноте, Майкл ощупью находит ступеньки. Спустившись на семь или на восемь ступенек, он ощупывает под ногой комковатую, податливую субстанцию. Это земля! Он наружи!
Майкл чувствует себя, как первый человек, ступивший на поверхность луны. Он решительно передвигает ноги, не зная, чего можно ожидать. Он не в состоянии воспринять такое множество непривычных ощущений. За его спиной закрывается шлюз, и он остается один. Страха у него нет. Первым делом надо сконцентрироваться на чем-то одном. Например, на воздухе. Он делает глубокий вдох. У воздуха другой вкус! Ему кажется, что воздух внутри расширяется, заполняя самые отдаленные складочки в его легких. Но уже через минуту чувство новизны исчезает: воздух, как воздух! Будто он дышал им всю жизнь. А что, если ему угрожают смертельные бактерии? Ведь он пришел из стерильной, герметически изолированной среды. Может, через час он свалится в агонии, неузнаваемо посиневший и раздутый. Или в его ноздрях пустит ростки пыльца, занесенная ветром, и его задушит разрастающаяся масса грибков. Нет, нет, надо забыть про воздух! Майкл поднимает глаза вверх.
До рассвета еще больше часа. Повсюду по черно-синему небу рассыпаны звезды, и высоко-высоко висит серповидная луна. Ему приходилось видеть небо из окон гонады, но ни разу не видел он такого, как это. Надо поднять голову, расставить пошире ноги, раскинуть руки и принимать ванну из света звезд. Майкла подмывает раздеться и лечь обнаженным, чтоб позагорать при звездах и луне. Он улыбается этой мысли и делает еще десять шагов от здания гонады; потом оглядывается назад. За ним возвышается колонна трехкилометровой высоты. Она висит в воздухе, и кажется, будто она вот-вот упадет. Его охватывает ужас. Успокоившись, он начинает считать этажи, но напряжение в мускулах неестественно запрокинутой шеи вызывает у него головокружение, и он бросает это занятие, не досчитав до пятидесятого этажа. Под таким углом зрения большая часть здания, круто вздымающегося над его головой, ему не видна, но того, что он видит, ему вполне достаточно: масса гонады словно грозится раздавить Майкла. Он движется прочь по направлению к засаженной деревьями площадке. Теперь он уже отошел от гонады на достаточное расстояние, чтобы можно было охватить ее единым взглядом и оценить ее величественные размеры. Своей вершиной она будто упирается в звезды. Так высока она! И вся в окнах. А за ними более 850 тысяч людей, большую часть которых он никогда не встречал: малыши, блудники, программисты, утешители, жены, матери. Майкл смотрит налево. Окутанная утренним туманом, там стоит другая гонада. А направо — еще одна. Он опускает взгляд и смотрит на землю. Сад, правильные ряды деревьев, трава. Он становится на колени и срывает былинку; помахивая ей в воздухе, он чувствует угрызения
По саду движется робот-садовник, подрезая ветки, удобряя землю. Робот поворачивается на своей тяжелой черной платформе и вопросительно вглядывается в человека. Майкл протягивает руку с браслетом и позволяет роботу осмотреть пропуск. После этого робот теряет к Майклу интерес.
Теперь Майкл уже далеко от гонады 116. С этого расстояния она неотличима от гонад 115 и 117. Майкл поворачивается и идет по аллее, ведущей прочь от линии, вдоль которой выстроились гонады.
Вот пруд. Майкл склоняется над ним и окунает в него руку. Затем наклоняет лицо к поверхности воды и пьет, весело фыркая и брызжа водой.
Восход уже начал окрашивать небо. Погасли звезды, побледнела луна. Майкл поспешно раздевается и медленно погружается в воду, вздрагивая, когда она доходит ему до поясницы. Осторожно плывет, то и дело опуская ноги, чтобы нащупать холодное вязкое дно.
Поют птицы. Бледный свет разливается по небосклону. Майкл выходит из воды и, чуть дрожа, мокрый и голый, стоит на берегу пруда, прислушиваясь к птичьему гомону и созерцая красный диск солнца, всплывающего на востоке. До сознания Майкла постепенно доходит, что он плачет. Он плачет от окружающей его красоты, от одиночества. Он один в первом рассвете мира. Он Адам! Майкл трогает свои гениталии. Взглянув вдаль, он видит на горизонте три гонады и уже не может определить, какая из них 116-я. Там Стэсин и Микаэла. «Если бы Микаэла была сейчас здесь, мы были бы с ней голые, как Адам и Ева, и за нами следил бы змей-искуситель». Майкл улыбается этой мысли. Он совсем один, никого нет в поле его зрения, но он этого не боится. Больше того, ему это нравится, хоть он и тоскует по Микаэле и Стэсин. Он желает их обоих, он хочет каждую. Он дрожит, плоть его твердеет и напрягается от вожделения. Со слезами на глазах он опускается на влажную черную землю. Он замечает, что небо стало голубее, и, закусив губу, охватывает рукой свой член. Усилием воображения он вызывает видения пляжа на Капри, вино, мальчика, козленка, себя и Микаэлу, обнаженных, сплетенных в одно целое, поцелуи… Он тяжело дышит и извергает семя, удобряя голую рыхлую землю. В этой маленькой липкой лужице двести миллионов нерожденных детей.
Потом он снова купается в пруду и, освеженный, пускается в путь, неся свою одежду в руках. Примерно через час он одевается, опасаясь поцелуев жгучего солнца на своей нежной комнатной коже.
В полдень равнины, пруды и сады остались далеко позади. Майкл вступил на периферийную территорию одной из сельскохозяйственных коммун. Мир здесь широк и однообразен, а виднеющиеся на горизонте гонады кажутся поблескивающими колышками, удаляющимися на восток и на запад. Вокруг ни деревца. Нет и намека на то буйство дикой растительности, на то хаотическое переплетение зеленых ветвей, которое он видел в телевизионном путешествии по Капри.
Вокруг Майкла длинные ряды низких растений, разделенных полосами засохшей темной почвы. Тут и там совершенно пустые, видно, поджидающие сева, огромные поля. А это, должно быть, огороды. Майкл рассматривает растения: тысячи каких-то травянистых растений со свисающими кисточками, тысячи каких-то сферических и уложенных спиралью тесно друг к другу, штучек, тысячи каких-то других. И еще. И еще… По мере того, как он проходит мимо посевов, вид растений меняется. Что это? Кукуруза? Бобы? Тыква? Морковь? Пшеница? Он не способен назвать продукт по его виду; познания, полученные им в детстве на уроках географии и естествознания, забылись и он теперь может только гадать. Он срывает листья, пробует на вкус побеги и стручки. Сандалии он несет в руке и идет босиком, ощущая подошвами ног комья земли.
Майкл полагает, что идет на восток, откуда встало солнце. Но теперь, когда оно стоит высоко над головой, стало трудно определять направление. Не помогает и вид все уменьшающихся гонад. Сколько же отсюда до моря? При одной мысли о нем глаза его влажнеют. Перед ним возникает вздымающийся прибой, а во рту появляется вкус соли. Сколько до него идти? Тысячи километров? Много это или мало? Он прибегает к сравнению — мысленно он кладет гонаду на бок, затем прикладывает к ее верхушке другую, а к этой — следующую. «Если я сейчас нахожусь в тысяче километров от моря, то мне надо пройти расстояние, равное высоте 333-х гонад». Сердце его падает. У него нет реального представления о расстояниях. До моря может быть и десять тысяч километров. Он воображал, что это будет похоже на прогулку из Рейкьявика в Луиссвилль, только по горизонтали. Проявив настойчивость, он сможет проделать этот путь. Если только он найдет пищу. Эти листья и стебли, эти стручки для него бесполезны. Он не знает, какая часть этих растений съедобная, нужно ли их варить и как? Похоже, это путешествие будет гораздо сложнее, чем он его воображал. Правда, у него есть возможность вернуться в гонаду, но он этого не сделает. Это будет смерти подобно, а он еще не жил. Он продолжает путешествие.