Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
«Ну и зануда же этот простофиля», — подумал Фраффин. И сказал, не отрываясь от экрана:
— Они способны на сильную страсть. Я позаботился об этом с самого начала. И еще на всеобъемлющий страх — у них множество страхов.
— Вы и об этом тоже позаботились? — поинтересовался Келексель.
— Естественно!
«Как легко заставить его рассердиться», — подумал Келексель.
— А что это такое вы смотрите? — спросил он. — Это что-то связанное с историей? Я не мешаю?
«Он почти попался на крючок», — внутренне возликовал Фраффин. И сказал:
— Я только что начал новую историю. Это что-то потрясающее!
— Новую историю? — озадаченно спросил Келексель. — А что, военная эпопея уже закончилась?
— Я прервал ее, — сказал Фраффин. — Она совсем плохо продвигалась. Кроме того, войны начали мне надоедать. Но личный конфликт, который я устроил сейчас, — вот это вещь!
— Личный конфликт? — Келекселя даже передернуло от омерзения.
— Ага, близость и насилие, — кивнул Фраффин. — Кто угодно может отыскать драму в войнах и переселениях, в подъеме и крушении цивилизаций и религий, но что бы вы подумали о маленькой капсуле истории, которая сосредоточена вокруг существа, которое убивает супруга?
Келексель покачал головой. Разговор принял такой оборот, который выбил почву у него из-под ног. Военная эпопея закончена? Новая история? Почему? Его предчувствия вновь вернулись к нему. Неужели Фраффин каким-то образом мог причинить вред такому же чему, как и он сам?
— Конфликт и страх, — сказал Фраффин. — Ах, какая это широкая дорога к уязвимым местам.
— Да… да, на самом деле, — пробормотал Келексель.
— Я затрагиваю чувствительную струну, — сказал Фраффин. — Скупость здесь, страсть там, каприз еще где-нибудь — и страх. Да, страх. Когда создание уже полностью подготовлено, я вызываю страх.
Тогда весь механизм работает на меня. Они сходят с ума! Они любят! Они ненавидят! Они изменяют! Они убивают! Они умирают.
Фраффин улыбнулся — продемонстрировал широкий оскал. Выражение его лица показалось Келекселю угрожающим.
— И самая занятная вещь, — добавил Фраффин, — самый смешной элемент игры в том, что они считают, будто делают все это по собственной воле.
Келексель выдавил ответную улыбку. Много раз он смеялся над этим моментом в историях Фраффина, но на этот раз эта идея показалась менее занятной. Он сглотнул, затем проговорил:
— Но разве такая история не была бы… — он замялся в поисках подходящего выражения. — Не была бы… чересчур ничтожной?
— Не в том ли величайшая заслуга творца, чтобы при помощи микроскопического события показать необъятное? — спросил Фраффин. — Вот где я держу и вечность, и краткий миг, — он поднял сжатый кулак, протянул Келекселю и раскрыл, показывая ладонь. — Я даю вам то, чего у вас нет — способность умирать.
Келексель нашел мысль отталкивающей. Фраффин со своим вшивым личным конфликтом, умерщвлением, мелким преступлением. Какая гнетущая идея! Но Режиссер вновь был поглощен прикрытым экраном в столе. Что видел он в нем?
— Боюсь, я злоупотребил вашим гостеприимством, — отважился Келексель.
Фраффин закатил глаза. Простофиля собрался уходить. Отлично. Он не зайдет слишком далеко. Сеть уже расставлена. Из каких изящных, переплетенных между собой нитей она состоит!
— Чувствуйте себя на корабле как дома, — сказал Фраффин.
— Простите, если я занял слишком много вашего времени, — извинился Келексель.
Фраффин, поднявшись, поклонился и традиционно ответил:
— Что время для чемов?
Келексель столь же формально отозвался.
— Время — наша игрушка.
Он вышел из комнаты. В голове вихрем бушевали мысли. В поведении Фраффина таилась угроза. Она была как-то связана с тем, что он видел в своем экране. История? Как могла история угрожать чему?
Фраффин проследил, чтобы за Келекселем захлопнулась дверь, откинулся на спинку кресла и вновь вернулся к экрану. Это происходило сейчас прямо над ними, на поверхности, и как раз начинало закручиваться первое ключевое событие.
Туземка убивала супруга. Он смотрел, стараясь сохранить необходимую творцу дистанцию. Субъект: женщина, имя: Мэрфи, фигура ошеломляюще алая в искусственном освещении. Завеса притворства начисто стерта с ее лица непредсказуемым инопланетянином, который был ее мужем. Теперь она подчинила жизнь зловещим предзнаменованиям, о которых не имела ни малейшего понятия. Знамения и укрывающая сень богов, которым поклонялись ее предки, ничего больше не значили для нее. Роковые лики предрассудков утратили обычные места.
Резким сильным движением Фраффин отключил экран, прижал руки к лицу. Создание настигла смерть. Теперь история будет развиваться сама собой, движимая собственным внутренним импульсом. Какой изысканный способ расставить чему ловушку!
Фраффин опустил руки на гладкую холодную поверхность стола. Вот только кто попался в эту ловушку?
Он неожиданно почувствовал себя вздернутым на дыбу видения, ощутил внутри пугающую множественность — перешептыванье голосов собственного прошлого, которому не было начала.
«Кем же мы были когда-то?» — подумал он.
Таково было проклятие чемов: бессмертные не имели древности. Воспоминания изглаживались из памяти, и приходилось обращаться к искусственным воспоминаниям на бобинах пленок — со всеми неточностями.
«Что же было утрачено? — задумался он. — Были ли у нас проклятые пророки, типун им на язык, чьи слова навлекли на нас злой рок? Какую пикантную фантазию могли бы мы обнаружить в своих потерянных началах? Неужели мы сами создали своих богов? Как мы сотворили их? И не плюем ли мы сейчас на собственный прах, смеясь над глупыми послушными туземцами?»