Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— А что тебе нужно? — лениво спросил пожилой татарин.
— Мне нужен Ахмет Керимов.
— Я не знаю такого человека, — сказал пожилой татарин. Но калитку они не закрывали. Хотели послушать, что еще скажет Андрей.
— Я убежал из полиции, — сказал Андрей. — Я давний друг Ахмета. Я был у него в доме в Симферополе.
— Странный человек, — сказал юноша по-татарски, глядя мимо Андрея. — Ему сказали, а он не понимает. Это нехорошо.
— Вы мне не доверяете, — сказал Андрей. — Может быть, вы правы. Но тогда позвольте мне написать письмо для Ахмета. Когда он придет к вам, вы дадите ему мое письмо.
— Я не знаю Ахмета, — сказал пожилой татарин.
— Но вы возьмете мое письмо?
— Я не возьму письмо, — сказал татарин и ушел внутрь двора.
— У вас есть бумага и карандаш? — спросил Андрей.
— Откуда в нашем бедном доме карандаш и бумага? — спросил юноша.
— К сожалению, у меня сейчас нет денег, — сказал Андрей. — Дайте мне взаймы лист бумаги. Потом я верну.
— Пускай пишет, — донесся голос изнутри. — Проведи его на айван, пускай пишет.
Андрей тут же сделал движение вперед и этим удивил юношу.
— Ты куда? — спросил тот.
— Я хочу пройти на айван, — сказал Андрей по-татарски, — чтобы ты принес мне карандаш и бумагу и я написал письмо твоему дяде Ахмету.
— Что? — Юноша был потрясен.
— Сколько тебе говорить? — Андрей отстранил его.
Юноша молча шел следом.
На галерее Андрей увидел низкий столик. Женщины, что выбивали ковры, быстро ушли со двора, прикрывая лица платками, но смотрели на Андрея заинтересованно и весело. Он отметил, что внутрь дома его не пригласили.
Пожилой татарин встал в отдалении.
— Вы желаете есть? Или пить? — спросил он.
— Спасибо, я выпью катыш. — Андрей решил, что к кумысу принесут лепешку.
Он написал записку Ахмету. В ней сообщил, что приехал в Ялту. Ждет Лидочку. Хотел бы видеть Ахмета. Что он придет за ответом завтра.
Когда он кончил писать, юноша принес поднос с оловянным кувшином с кумысом и лепешку на тарелке.
Из-за занавески, прикрывавшей вход в дом, был слышен женский смех. Малыш на толстых, перетянутых ниточками ножках приковылял на веранду и замер в изумлении перед зрелищем настоящего чужого человека. Он протянул руку к блестящей пуговице на тужурке Андрея.
Андрей старался пить кумыс медленно, чтобы съесть побольше лепешки, не показавшись голодным, — из-за занавесок за ним наблюдали.
Пожилой татарин кончил читать записку, передал ее юноше, который унес ее в дом.
— Может быть, Ахмет завтра придет, — сказал пожилой татарин. — Может, не придет. Тебе есть где жить?
— Я еще не знаю, — сказал Андрей.
— Мы не можем оставить тебя здесь. За этим домом могут следить.
— Даже сейчас?
— Может быть. Тебе нужны деньги, эффенди?
— Я буду благодарен вам, — сказал Андрей.
Татарин протянул Андрею двадцать пять рублей. На устах императора Александра II блуждала загадочная улыбка.
— Я тебя помню, — сказал татарин. — Ты Берестов. Андрей. Ты убил своего отчима и его женщину.
— Это придумали. Я никого не убивал.
— Ахмет тоже так думает. Значит, я тоже так думаю. Завтра приходи вечером, когда темно, и не приведи за собой никого.
— Хорошо, — сказал Андрей.
Обретенная вера в человечество, подкрепленная кумысом, лепешкой и двадцатью пятью рублями, сразу изменила краски мира на куда более радужные. В конце концов, все складывается отлично. Татары узнали его и оказались людьми порядочными, и Ахмет, разумеется, скоро появится. Впрочем, при таких деньгах мы — миллионеры! Денег должно хватить до Симферополя — до тети Маруси.
Андрей понял: вот чего он хочет более всего — увидеть тетю, посидеть с ней за чаем в низенькой комнатке в Глухом переулке, а потом заснуть на своей железной койке с шарами на спинках, из которой он давно вырос, но так привык поджимать ноги, что поджимает их и на вольных диванах.
— Значит — в Симферополь! А пока хорошо бы взглянуть на дом Берестовых.
Андрей поднимался по улице к дому отчима, не таясь и, в общем, не опасаясь нежеланной встречи. Он был здесь чужой.
Осознание собственной чужеродности пришло не сразу — только сейчас, когда большая часть дня уже миновала.
В Андрее все более накапливалось реальное осознание прошедшего времени. Оно складывалось из малых деталей — из того, как вырос татарский мальчик, превратившийся за несколько минут в юношу, из того, как облупилась краска на новеньком вчера фасаде гостиницы «Крым», как изменились — сказочно и невероятно — газеты и те новости, что они сообщали. Как изменилось все — подчеркивая этим, что совсем не изменился Андрей. И не только осталась царапина на тыльной стороне кисти, не только не постарела кожа лица — не одряхлела одежда. Нельзя же носить студенческую тужурку два с половиной года и вовсе ее не износить! Нельзя же — Андрею даже стало на секунду смешно — не менять столько времени нижнего белья и не заметить такого конфуза. Люди вокруг за это время сменили множество носков и панталон. Все, за исключением Андрея Берестова. И, вернее всего, Лидии.
Почему человек, думал Андрей, карабкаясь в гору и отступая к каменной подпорной стенке, чтобы пропустить громоздкий грузовик — такого он в четырнадцатом году и не видал, — так привыкает к тому, что должно бы вызвать в его душе переворот. Почему он идет по городу Ялте уже после революции, как Рип Ван Винкль, проснувшийся после многолетнего сна, но не падает в обморок, а лишь отмечает, как счетовод: грузовик совсем другой, юбки стали по крайней мере на пядь короче, и непривычному к такому зрелищу Андрею хочется деликатно отвернуться от девицы, которая топает ему навстречу, заголив ноги почти до колен.
…А вот и дом Берестовых.
Вот кто изменился за эти годы — родной, несчастный, такой невезучий дом. В нем новый хозяин — интересно, у кого они купили этот дом? У Андрея Берестова — нет, он преступник, значит, у Марии Павловны — но ее могли и не признать наследницей, — может быть, виллу откупила Ялтинская управа? Впрочем, тебя, Андрей, это не касается.
Андрей остановился у невысокой каменной изгороди. Новый хозяин почему-то выкорчевал розарий и гибридные яблони — все свободное место он засадил виноградом: получилась целая плантация.