Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Госпожа профессорша облачилась в белое платье с пуфами — она надеялась, как Елена Шлиман, сняться в диадеме.
С профессором случился сердечный приступ. Его отнесли в кабинет к коменданту города, и Метелкин привез главного врача военного госпиталя — тот был зол, его оторвали от работы: с передовых непрерывно поступали раненые.
Андрей с Иваном Ивановичем тщательно просеяли содержимое гробницы — им удалось отыскать не найденный грабителем золотой перстень.
В гробу нашлось немало мелочей, представлявших археологический интерес, — бляшки, которыми были украшены ножны меча, остатки наборного пояса, нательный крестик из аметиста…
А тем временем город полнился слухами о богатствах, которые якобы таились в саркофаге. Версий существовало столько же, сколько рассказчиков. Правда, первыми среди грабителей называли именно русских, которые провели честных греков.
Подчистки в башне заняли три дня. В последний день Андрей работал один — Иван сбежал собирать долги со своих собратьев по темной профессии. Успенский отпустил его с экспедицией Авдеева, потому что крестьянский сын сообщил, что его отец при смерти. Успенский отдал Ивану причитающееся ему до осени жалованье.
Профессор Авдеев провел в госпитале три дня. Так что Метелкину и княгине Ольге, неуклонно предававшимся любви, ключ Берестова не понадобился. Несмотря на вернувшийся зной, они не покидали кровать под балдахином, и по ночам Ольга стонала так, что слышно было Андрею этажом выше. Ольга похудела, помолодела и являла собой вид драной кошки с темными кругами вокруг глаз.
— Я плохо выгляжу, — говорила она Андрею и, видно, всем, кто готов был ее слушать, — я так переживаю за супруга. Произошло крушение его жизненной мечты.
В промежутках между страстными лобзаниями Метелкин с профессоршей занимались делами сомнительного свойства, о чем Андрей бы и не догадался, если бы не острый взгляд Ивана Ивановича.
— Я голову даю на отсечение, — сказал он Андрею, — что под видом вашего экспедиционного барахла в Россию уйдет большая партия груза. Так что, вернее всего, в Севастополе вас будет встречать сам полковник Баренц.
— Зачем везти с нами, когда можно просто погрузить на «Измаил»?
— Даже в совершенно разваливающемся государстве, — наставительно сказал Иван, — продолжают существовать таможня, пограничники, комендатура и законы военного времени. Конечно, всех можно купить, но в наши времена это слишком дорого стоит, а то они возьмут деньги и тут же сожрут тебя с потрохами. С русскими людьми, а особенно русскими чиновниками, нельзя заключать честных сделок — они сразу же начинают искать, кому бы тебя перепродать. А что может быть лучше и благороднее, чем груз научной археологической экспедиции — добытые в трудах и раскопках черепки и железки.
— Но Авдеев! — сопротивлялся Андрей. — Он же обязательно догадается!
— Во-первых, груз будет не столь уж велик — особенно если это опиум, во-вторых, где гарантии, что жена не взяла в долю господина Авдеева?
— Ты что! Он же профессор университета.
— Браво, Берестов! Но ты забыл, что профессора тоже любят деньги. А раз у Авдеева не вышло со славой, он может легче согласиться на денежную компенсацию.
Андрею не хотелось верить, но на стороне Ивана была логика и спокойный неотразимый цинизм.
За день до отъезда Метелкин устроил проводы экспедиции и примирение с профессором Авдеевым. Пришли все археологи и Иван Иванович, который в последнее время сблизился с Авдеевым и стал его верным помощником. Андрею надоело подшучивать над Иваном, да и не до него было в последние дни — Андрей целыми днями работал в башне, рисуя планы различных культурных слоев в ней, копируя фрески и делая протирки надписей. За последние двадцать рублей он даже уговорил Тему Карася сделать снимки раскопок.
Российский спросил его:
— Вы из упрямства копаетесь в башне?
— Не только, — сказал Андрей. — Я хочу написать о ней статью, в которой объединилась бы ранняя история Трапезунда и жизнь императоров вместе с находками, сделанными там.
— Археология не терпит новшеств, — возразил Мстислав Аполлинарьевич. — Даже через пятьдесят лет археологические статьи будут такими же неудобочитаемыми.
— Нет, — сказал Андрей, — археология родит поэтов!
На проводы Андрею идти не хотелось, и он вышел на улицу. Ветер дул с моря, по закатному небу плыли разноцветные облака — зеленые, розовые и сиреневые. Аспасия ехала в небольшой крытой карете, которые еще порой встречались в Трапезунде и умиляли Андрея своей патриархальностью.
Андрей узнал Аспасию по движению руки, показавшейся в приоткрывшейся дверце, когда карета остановилась, чуть не доезжая до «Галаты». Как бы ожидавшая этого сигнала одна из девиц из заведения Аспасии быстро вышла из гостиницы и передала в карету небольшой сверток. Андрей сразу отвернулся, чтобы не показывать своего любопытства, но Аспасия заметила его и окликнула.
Андрей подошел к карете. На козлах сидел одноногий инвалид. Аспасия была в черной шляпке с вуалью, но теперь Андрей уже мог угадать ее по движению руки, по повороту головы, линии шеи — он с закрытыми глазами мог угадать ее приближение.
— Залезай внутрь, — сказала Аспасия.
— Сюда?
— Не бойся, блох здесь нету. Мы прокатимся немного, поговорим — пять минут, не бойся, твои даже не успеют заметить.
Андрей забрался в карету.
Аспасия велела инвалиду ехать и тут же, перегнувшись через Андрея, захлопнула дверцу кареты, окошки в которой были забраны тонкими решетками, — угадать, кто сидит внутри, было невозможно.
Закрывая дверь, Аспасия прижалась грудью к локтю Андрея, он непроизвольно сжался, Аспасия засмеялась воркующе.
— Сейчас бы тебя соблазнить, — сообщила она, обернув лицо к Андрею, — тот закрыл глаза и лишь вдыхал — нет, не запах ее, а само присутствие.
— Аспасия… — начал Андрей хрипло.
— А вот этого не надо, — сказала Аспасия. — Ты мне спас жизнь, и потому я не могу быть с тобой, как с другими мужчинами. Я тебе как-нибудь потом все расскажу. Хорошо?
Рука Андрея дотронулась до ее плеча, и пальцы сами вцепились в его совершенную округлость.
— Андрюша, — сказала Аспасия, — меня просили тебе передать — человек, которого ты ждешь, уже приплыл.