Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Далеко идти за профессорской четой не пришлось. Авдеевы нашлись у трапа за салоном, окруженные небольшой толпой перепуганных и преисполненных невнимательным сочувствием пассажиров.
— Немедленно! — громко и властно сказал капитан, завидя их. — В каюту, в каюту, в каюту! Нервный припадок — еще не основание бегать по кораблю и устраивать панику. Вот доктор подтвердит. — И капитан широким жестом представил собравшимся Берестова. Андрей вынужден был признать мудрость капитана — лишь медицинский авторитет мог успокоить людей.
— Да, — сказал Андрей, стараясь не улыбаться, — я попрошу вас в каюту, Иван Петрович, и вас тоже, Ольга Трифоновна.
Заплаканная княгиня Ольга спросила:
— А там все кончили?
— Ольга Трифоновна, — вмешался капитан, — вам все почудилось, именно почудилось. Господин доктор вас проводит.
Авдеев посмотрел на Андрея подозрительно — он не понимал, зачем понадобился такой маскарад, но опасался сказать лишнего.
Авдеевы пошли по коридору обратно в сопровождении Андрея, а капитан остался у трапа, преградив дорогу любопытным, так что источник раздражения и паники был надежно изолирован.
— Что там? — спросил Авдеев. — Этот кошмар кончился, да? Ничего не нашли?
— К сожалению, нашли, — сказал Андрей.
— Что?
— Андрей, как вам не стыдно! Вы обязаны сохранять к нам лояльность, — взмолилась Ольга Трифоновна.
— Да, — поддержал ее муж. Они держались за руки — короткий Авдеев и гренадерская княгиня Ольга, — в этот момент страха они забыли о своих сложных отношениях с окружающим миром — они превратились в немолодых испуганных детей.
Капитан Белозерский догнал их — видно, ему удалось успокоить пассажиров. Андрей как раз открыл дверь в свою каюту. Капитан втолкнул профессорскую чету внутрь.
— Ну что там нашли? — Авдеев требовал правды, обращаясь уже к капитану.
— Кому-то, — сказал капитан, — очень нужно было, чтобы содержимое вашего груза было предано гласности, чтобы тюки и ящики были вскрыты при множестве свидетелей, и там, внутри, оказался бы будильник. Это смешно и грозит вам гражданской смертью. И, как я понимаю, не только вам.
Тут капитан спохватился, что дверь в каюту открыта и в дверях все еще стоит Андрей.
— Простите, — сказал капитан бесцеремонно и захлопнул дверь. Щелкнул замок. Андрей мог бы и возмутиться, но ему стало смешно: все они — от такого величественного и чистого в помыслах капитана Белозерского до московского профессора Авдеева, — все они были связаны одной ниточкой корысти, воровства, контрабанды. Вокруг кипела революция, полыхали страсти, страна катилась в пропасть, а они спешили нажиться. Уж лучше Иван Иваныч, циничный крестьянский сын, собирающий денежки на свое имение, которое сожгут крестьяне раньше, чем новый барин успеет в него перебраться.
Но какова их солидарность! Каковы возможности! Послать гидроплан из Трапезунда вдогонку за «Измаилом», потому что пользоваться радиотелеграфом слишком опасно — новость бы дошла до слуха тех, кому о ней слышать не дозволено.
Иван Иванович шел по коридору. В руке он держал свой чемодан.
— И что они нашли? — спросил он.
— Будильник, — сказал Андрей.
Они вышли на палубу. К удивлению своему, Андрей увидел, что солнце уже поднялось довольно высоко — по голубому небу быстро бежали кучевые облака. «Измаил» уже снова набрал ход — впереди виден был голубой берег Батума — он потерял воздушность.
Иван Иванович отошел в тень надстройки и поставил чемодан на палубу.
— Сколько осталось ходу, интересно? — сказал он.
— Я думаю, часа через два будем в Батуме, — сказал Андрей. — Интересно, они могли нас в самом деле взорвать?
— Это не так легко, — ответил Иван Иванович. — Надо протащить на транспорт сотню фунтов взрывчатки и разместить ее не в каюте, а в более жизненно важном месте корабля. А так любительски транспорт не взорвешь. Попугать — можно! И наверное, они потирают руки.
— А зря потирают — наши оказались хитрее, — сказал Андрей, подставляя солнцу лицо: лучи приятно нежили и грели кожу.
— Ты голодный? — спросил Иван.
— Страшно. Но вряд ли у них что есть. Потерпим до Батума.
Иван вытащил из кармана пиджака тряпку, в ней была луковица и кусок хлеба.
— Это очень демократично, — сказал он. — Но, наверное, ваше сиятельство не откажутся.
— Не откажусь, — сказал Андрей.
И в этот момент некто, обладающий невероятно наглой силой, толкнул их сзади. Потеряв равновесие, они упали вперед.
«Измаил» как будто налетел со всего хода на скалу или на берег, хотя под ним было триста саженей глубины, белый фонтан брызг поднялся выше мачт — транспорт наткнулся на плавучую мину, и так неудачно, что взрывом разворотило весь нос, куда тут же хлынула вода. Натолкнувшись на взрыв, корабль начал, теряя скорость и будто обезумев, совершать эволюцию, разворачиваясь кормой, — все медленнее по мере того, как нос «Измаила», погружаясь в воду, заставлял палубу наклоняться.
Но это заняло все же несколько минут.
Страх пришел к Андрею впервые именно в тот момент. Раньше им двигало любопытство. Он не терял способности наблюдать за людьми. Здесь же все было иначе — через секунду после взрыва он испугался. Испугался настолько, что между ним и всем миром вдруг возникла тонкая, почти прозрачная и в то же время странно непроницаемая стена, как бывает при горячке, — гул в ушах и в голове, слабость в ногах и некая замедленность движений рождаются телом и мозгом, чтобы легче спастись, чтобы не отвлекаться ни на что, кроме своего спасения.
Андрей не помнил раньше такого страха — раньше были испуги. Ты испугался упасть с обрыва и карабкаешься, цепляясь за корни, — это быстрый, преходящий испуг, о котором не помнишь через десять минут. Ты испугался пройти через кладбище, но прошел — и забыл. Здесь же был страх, который командовал тобой. В нем не было вариантов — через сколько-то минут транспорт потонет, и нужно оказаться либо в шлюпке, либо, держась за что-то, на поверхности воды — только не остаться на «Измаиле», который утянет за собой, в глубину, всех, кого сможет.