Весь Кир Булычев в одном томе

Булычев Кир

— Мой папа о нем рассказывал, — сказала Лидочка.

— Папа? А кто он?

— Он был морским офицером.

— Он жив?

— Надеюсь, — сказала Лидочка, и Александрийский не стал спрашивать далее.

* * *

Они вышли в парк, обогнули дом и перешли под колонны перед фасадом. Там под портиком была скамья, куда не доставал мелкий дождь. Александрийский сразу сел — он быстро уставал. Лидочка не стала садиться, она прошла к краю веранды — хотела поглядеть, как там трудится аспирант Окрошко. Аспиранта она не увидела, но зато на дорожке, ведущей к холму с вышкой, увидела высокую обтекаемую фигуру Мати Шавло. Он шагал, медленно покачивая вперед и назад зонтом, словно подчеркивая им свои мысли.

Матя остановился, видно, намереваясь повернуть обратно к дому, но тут из-за угла дома появилась подавальщица Полина — Лиде было ее хорошо видно — и окликнула Матвея. Дул ветер, поскрипывали высокие лиственницы, росшие у кухни, шумел дождь — звуки беседы до Лиды не долетали, зато видно было, как Матя резко обернулся к женщине, которая остановилась шагах в десяти от него, и стал ее слушать, наклонив зонт в сторону, чтобы не мешал. Подавальщица говорила быстро, прижав руки к груди. Она была без зонта, во вчерашней шинели.

Полина сказала что-то неожиданное, удивившее Матю. Настолько, что он откинул зонтик назад, как ружье, на плечо, а сам сделал шаг вперед. Женщина выставила руку, как бы останавливая его движение. И заговорила вновь. Но он не хотел больше ее слушать. Это видно было по тому, как зонтик принял вертикальное положение, а сам Матя развернулся и пошел к дому. Женщина не пыталась его задерживать. Она стояла под дождем, прижав кулаки к груди.

Матя уходил от женщины все быстрее, вот-вот побежит. И буквально врезался в Алмазова, который шел в ту сторону, где гулял Матя, Алмазов был в кожаной куртке и кожаной фуражке — к такому наряду зонта не требовалось.

— Что вы там увидели? — спросил Александрийский.

— Ваш любимец Шавло беседовал с одной таинственной женщиной, — сказала Лидочка. — Она ищет сокровища Трубецких. Она предложила Матвею Ипполитовичу долю, если он ей поможет таскать сундуки.

— А он, конечно же, отказался, — сказал Александрийский.

— Судя по поведению, да. Но почему, профессор?

— Неужели, девушка, вам это не ясно? — удивился профессор. — Матя Шавло бескорыстен, и слухи о том, что он привез из Италии два вагона барахла, сильно преувеличены.

— Вы ему завидуете, профессор? — спросила Лида. — Нет, не отрицайте, по глазам вижу, что завидуете.

— Разумеется. Я меняю костюмы только четыре раза в день, а он — восемь.

Лидочка продолжала наблюдать за Матей. Сквозь стволы и переплетения почти голых ветвей ей было видно, как он перекинулся несколькими словами с Алмазовым. Матя махнул рукой назад — этот жест мог сопровождать рассказ о подавальщице, которая приставала к ученому. А может быть, разговор шел о другом.

— Что еще нового? — спросил Александрийский.

— Теперь они беседуют с Алмазовым.

— Не может быть, чтобы столько людей любило гулять под дождем.

Александрийский поднялся со скамейки и, опираясь на трость, подошел к Лиде. Алмазов и Матя все еще продолжали говорить. Потом Алмазов пошел обратно к дому. Получалось, что он специально выходил под дождь, чтобы перекинуться несколькими словами с Матей. Или Матя что-то сказал, заставившее Алмазова изменить свои планы?

— Подглядывать плохо, — сказал Александрийский. — Идите ко мне. Хотите, пойдем в дом? Здесь холодно и неуютно.

И в самом деле в парке было холодно и неуютно. Снова поднялся ветер, он трепал листья, все еще висевшие на мокрых черных ветках. Лист жести на крыше круглой беседки оторвался и неровно бил по дереву. Лидочка проводила Александрийского до дома, но тут увидела Ваню Окрошко.

— Я добегу до него, — сказала Лида.

— Она принесла кусок сухаря белому рабу, — сказал Александрийский.

— И среди рабов есть люди с черной кожей, но белым сердцем.

— Беги, благородный ребенок, но опасайся самой себя.

— Почему себя?

— А потому что в России слово «жалеть» синоним слову «любить». Пожалеешь — влюбишься.

— Еще чего не хватало! — искренне вырвалось у Лидочки. — Я тысячу лет замужем!

— Простите, не знал. Вы так молодо выглядите.

Сбежав с веранды, Лидочка увидела, что Матвей Шавло идет один, Алмазова он где-то потерял. Матвей заметил Лиду, но не сделал попытки к ней приблизиться и заговорить. Словно не заметил. Он был чем-то удручен или опечален, но Лидочке не было его жалко — каждый в наше время заводит себе друзей по вкусу.

В движениях людей, в запутанном и совсем не санаторном рисунке их действий, в напряжении их отношений Лидочка ощущала предчувствие беды, которая должна скоро обрушиться на этот тихий уголок.

«Я как черепаха — мне тысяча лет, — думала она, — я знаю, что будет наводнение, что идет ураган, а никто не хочет этого видеть. Вы все погибнете в его волнах… И ты, Матя Шавло, талантливый физик с усиками а-ля Гитлер, погибнешь раньше всех».

Сзади Александрийский окликнул Матю:

— Матвей Ипполитович, вы не спешите?

— Я совершенно свободен.

— Ваш собеседник вас отпустил?

— Если вы имеете в виду Алмазова, то они, по-моему, никого и никогда не отпускают на волю.

— Может, у вас найдется минутка, чтобы просветить меня по поводу излучения нейтронов?

Лидочка пошла дальше и уже не слышала, о чем они разговаривали.

* * *

Ванюша сгреб громадную кучу листьев и стоял, рассматривая ее, как муравей глядит на Эверест.

— Я готова вам помочь, — сказала Лидочка.