Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Увлекшись наблюдением за Матей, пан Теодор на несколько секунд упустил из виду Александрийского. За это время старик, с неожиданной для его состояния резвостью, преодолел расстояние до доски, и его черный силуэт возник близко от Мати.
Матя свалил труп в колодец, как грузчик сваливает на землю тяжелый мешок. Через секунду или две из глубины колодца донесся всплеск — Матя выпрямился и расправил плечи, словно человек, отделавшийся от тяжкой ноши и готовый теперь хорошо отдохнуть.
И вот тогда Александрийский сказал:
— Вы преступник, Шавло!
Теодор не знал, разумеется, сказал ли что-нибудь Александрийский Мате в том, основном стволе истории, где в этот же момент происходит такая же встреча. И неизвестно было Теодору, чем эта сцена завершится здесь и чем — по ту сторону Времени.
Если бы Теодор был способен преодолеть взором эту пропасть, он бы узнал, что в основном времени Александрийский выстрелил без предупреждения, потому что был чуть спокойнее, там у него не болела лодыжка.
— Что? Кто там? — Матя не сразу узнал Александрийского. Но сразу увидел в его руке наган — возможно, отблеск далекого фонаря высветил гладкость ствола.
— Это вы… А, профессор! Вы меня напугали!
— Вы не имеете права жить, Шавло, — сказал Александрийский. — И не только потому, что вы убили эту женщину, а потому, что ради своего блага вы готовы убить многих людей…
Вернее всего, Александрийский намеревался сказать что-то еще, но Матя не дал ему продолжать — он кинулся к нему, и Александрийский выстрелил. Вспышка ослепила Теодора, он на мгновение зажмурился и так и не узнал, как же получились, что Александрийский промахнулся с такого расстояния, а Матя ринулся к нему, но промахнулся ногой мимо бревна, ухнул в воду по пояс и застрял там, разгребая воду резкими широкими движениями рук и не продвигаясь к берегу.
— Стойте! Стойте! — закричал на него Александрийский, забыв, наверное, что в револьвере еще есть патроны, — он начал отступать и вспомнил о нагане, лишь когда Матя уже выбрался на мелкое место, совсем по-звериному, ловко и быстро встал на четвереньки и, не разогнувшись, бросился к Александрийскому. И тогда Александрийский выстрелил вновь и снова неудачно.
А Матя — наконец-то глаза Теодора привыкли вновь к темноте — дотянулся до ног старика и рванул его на себя с такой силой и злобой, что Александрийский со всего маха упал на спину, и Теодор услышал, как гулко и опасно его затылок ударился о что-то твердое.
Александрийский дышал — Теодор слышал его рваное дыхание.
Матя поднялся на ноги, сделал шаг вперед — словно уже некуда было спешить; Теодор ждал, что он наклонится подобрать наган, но вместо этого он занес назад ногу в тяжелом красивом башмаке и со всего размаха ударил носком Александрийского в висок. Тот ахнул и дернулся.
Матя снова занес ногу, и пан Теодор сделал усилие, чтобы не вмешаться, не кинуться к Мате.
Матя еще раз ударил Александрийского, и дыхание профессора прервалось. Матя начал ругаться. Он ругался негромко, но очень зло, будто только сейчас понял, какой опасности избежал и как ненавидит чуть не убившего его, Матю, человека.
На темной сцене у пруда появилось еще одно действующее лицо — Алмазов.
— Вы что здесь делаете, Шавло? — спросил он, сбегая по берегу легко, как настоящий атлет.
Матя потянулся за наганом и стал шарить рукой по траве в поисках оружия.
По тому, как он это делал, Алмазов, конечно же, догадался о намерениях физика и потому побежал еще быстрее — так, что, не останавливаясь, врезался в наклонившегося Матю, и от этого мгновенного прикосновения Матя со стоном упал на бок.
Далее Алмазов действовал не спеша.
Он запахнул куртку, надетую на голое тело маскарадного пролетария, затем отыскал наган, вытер его о штаны и присел на корточки возле Александрийского. Матя медленно поднялся и сел.
— За что вы его застрелили? — спросил Алмазов.
— Это он! — громко сказал Матя, и лицо его скривилось, как у мальчика, готового заплакать. — Это он хотел меня убить!
— Почему? — спросил Алмазов.
— Не знаю! Честное слово, не знаю!
— Врешь, — сказал Алмазов.
Александрийский захрипел, шевельнулся, будто намеревался подняться. Матя не выдержал и кинулся на него. Он пытался было снова ударить его, но Алмазов, хоть и был куда ниже Мати ростом, легко остановил его, больно ударив рукоятью револьвера по вытянутой руке. Матя схватился за руку и заныл. Он не переносил боли.
Алмазов внимательно оглядывался — он ничего не трогал, не двигался с места. Глаза уже привыкли к густому сумраку. Он увидел, что Матя промок, словно купался в пруду. Он увидел доску, конец которой, поднимаясь из воды, лежал на краю колодца… Алмазов сделал повелительное движение рукой, требуя, чтобы Матя отошел в сторону, и тот подчинился, и Алмазов, не опасаясь нападения сзади, присел на корточки возле Александрийского.
— Вы меня слышите? — спросил он. — Что случилось?
— Это он! — почти закричал Матя.
— Заткнись!
— Шавло убил Полину, — произнес Александрийский спокойно и ровно, словно сидящий в кресле здоровый человек. — Она в пруду.
Александрийский глубоко вздохнул. И замолк.
— Не верьте ему, он сошел с ума! — Но Шавло уже не смел снова кинуться к профессору. Из него будто выпустили воздух.
Безмолвие профессора встревожило Алмазова. Он протянул руку, поднес ладонь к лицу профессора. Воздух был недвижим. Алмазов приподнял веко.
— Ты его убил, — сказал он.
— Я же говорил! — невпопад ответил Шавло.
— Беги за врачом, — приказал Алмазов.
— Нет! Не хочу!
— Ну что ж, я тогда вызову людей другим способом, — сказал Алмазов, поднимая руку с револьвером, и тут он ощутил пальцем знакомую наградную серебряную планку. Ему не надо было разглядывать револьвер — он уже знал, что это его наган.
— Пожалуйста, не надо, — просил Шавло.
Алмазов не слышал его. Он старался сложить простые мысли — и все они сводились к тому, что некто только что стрелял здесь из его, алмазовского ревнагана, из украденного у него ревнагана, и, если эта история всплывет, Алмазову ее припомнят. Может быть, не сегодня. И если даже не сегодня, то замечательная, гениальная схема с Шавло лопнет.