Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Правильно. Он ничего не может рассказать, и есть основания полагать, что привести в сознание его сегодня не удастся. А когда удастся…
— Вход сильно завалило?
— Видно, сильно. Спроси у Алеши. Он привез Бесо. Он его друг.
— Сам спрашивай. Моей помощи там не потребуется.
— Наша с тобой помощь может потребоваться.
— Каким образом?
— Установка.
— И как с ее помощью добраться до спелеологов?
— Идем наверх, по дороге ты будешь думать, Гиви. Может, догадаешься.
Я шел по лестнице. Передо мной покачивалась широкая мягкая спина Давида, и я все не мог придумать, как с помощью нашей
— Слушай, Давид, а не могло так быть, что этот Бесо выбрался наверх до обвала?
— Не могло, — ответил Давид. — Он был в пещере со всеми.
— А может, его как-то выкинуло наверх?
— Не мели чепухи.
— Значит, он выходил потом?
— Потом.
Мы подошли к кабинету Лорда. Лорд был там. Он разговаривал с незнакомым мне мужчиной, на котором белый халат сидел неловко, словно плохо подогнанный маскарадный костюм доктора Айболита.
— Понял, — сказал я. — Значит, Бесо знает, как к ним спуститься, не разбирая завала.
— Ты почти гений, — ответил Давид серьезно. — Эта мысль пришла Пачулия, когда он вез Бесо в Тбилиси на «Скорой помощи».
Мы стояли в дверях кабинета Лорда. Лорд нас не замечал.
— Гурамишвили — мастер спорта по альпинизму, — объяснил человек в неловко сидящем халате, обращаясь к Лорду, как будто бы отвечая на мой следующий вопрос. — В первой десятке скалолазов республики. Логично, что, если у них была возможность добраться до какой-то трудной щели, пошел Бесо. Второго такого среди них не было. А он молчит.
Человек сказал это с осуждением, как будто Бесо молчал назло ему. У него были большие черные усы и рыжие печальные глаза.
— Итак, молодые люди, — обратился к нам Лорд. — Вот, присутствующий здесь товарищ Кикнадзе полагает, что мы можем ему помочь.
— Не мне, — поправил его товарищ Кикнадзе. — Тем, кто ждет помощи.
Лорд фыркнул. Лорд не терпит, когда его поправляют.
— Мы должны узнать, — продолжал Лорд после некоторой паузы, — как найти спелеологов. И очевидно, никто, кроме нас, этого сделать не сможет.
— Никто, профессор, — согласился товарищ Кикнадзе, осознавший свой промах.
Давид спросил Лорда:
— Будем готовить установку?
— Я уже распорядился, — сказал Лорд. — Меня интересует другое — кто будет принимать?
— Я, — сказал Давид.
Лорд посмотрел на него в глубоком сомнении. Я понимал Лорда. Давид — мальчик из хорошей семьи, которого много и вкусно кормили в детстве и не заставляли заниматься спортом. Давид получился мягкий, теплый, округлый, но, на удивление родственников, работящий. Он близорук, из-за чего его возили ко всем окулистам Москвы, Ленинграда и чуть ли не Владивостока. Любой другой на месте Давида возненавидел бы медицину, а он, наоборот, полюбил ее. За муки, что ли?
— Если получится, — сказал Лорд, — то ведь придется туда идти…
И он обратил свой взор ко мне, из-за чего я непроизвольно расправил плечи. Теоретически у меня в роду все должны были быть долгожителями, но мои дяди и тетушки умудрялись погибать в молодости или максимум в допенсионном возрасте. Они уходили на войну, падали со скал, а один дядя утонул в Атлантическом океане. Мне тоже было суждено погибнуть в молодом возрасте, и никто, кроме меня, в этом не сомневался.
— А ты как, Гиви, об этом думаешь? — спросил меня Лорд.
— Я думаю, что можно приступить, — сказал я.
Давид замурлыкал что-то о своем опыте и готовности… Лорд уже шел к лаборатории.
— Давид, — попытался я его утешить, — каждому свое, как говорили греки.
— Римляне, — поправил меня образованный Давид.
— Каждому свое, — повторил я. — Кто-то должен работать головой, а кто-то бегать ножками.
Я люблю нашу установку, наверно, потому, что за эту любовь мне платят зарплату и иногда дают премии. И еще потому, что понимаю в ней куда меньше Лорда и даже меньше Давида. Хотя никто не понимает ее целиком. Она настоящая женщина: непредсказуема и капризна. Она может одарить тебя потрясающими данными, а затем обидеться на что-то и отказаться с тобой сотрудничать. Она занимает половину второго этажа и подвал, куда уходят инженеры, относящиеся к нам, медикам, как к людям второго сорта, годным лишь на то, чтобы губить их изобретения. Инженеры сделали установку, мы разработали методику ее применения, и все друг другом взаимно не удовлетворены. Хотя в этом есть определенная доля кокетства.
Операционную лабораторию недавно отремонтировали и облицевали голубой плиткой. С тех пор операционная казалась мне похожей на ванную комнату в гостинице, особенно если ломался кондиционер. А кондиционеры, как известно, ломаются только в самую жару. Не покрыта плиткой была лишь правая от двери стена, которую занимали контрольная панель и пульт управления.
Я заглянул в операционную через стеклянную дверь. Русико готовила инструменты. В желтом халате она выглядит эффектно. Когда Русико подняла голову и улыбнулась мне, я изобразил на лице восхищение ее неотразимой красотой, но боюсь, что она снова меня не поняла…
Я пошел бриться. Я уже смирился с тем, что раз в неделю мне приходится брить голову, и утешаю себя тем, что после этого я похож на Маяковского. Мои знакомые полагают, что бритье — мое чудачество, способ побороть интеллектуальную неполноценность. Большинство моих знакомых интеллигенты, и поэтому они ни черта не понимают в жизни.
Я брился и вспоминал, как мы в первый раз два с лишним года назад включили установку. Руслан и рыжая собачка из цирка, не помню, как ее звали, лежали привязанные к столам в этой самой операционной. Только операционная тогда была белая, крашенная масляной краской, потолок протекал, и на нем были красивые разводы. Про разводы я узнал позже, когда сам попал на один из столов. Я ввел иглу в мозг Руслана, Нателла фиксировала датчики. Лорд волновался и потому был с нами резок и рычал на Русико. Давид и инженеры суетились у пульта, и, хотя через десять минут главный инженер сказал: «Пошла запись», мы ни в чем не были уверены.
Когда собаки проснулись, мы следили за ними, как ревнивцы за женами, а собаки лакали молоко, жрали мясо, и Руслан смотрел на дрессировщика пустыми глазами. А мы ведь специально выбрали цирковую собаку, потому что она многое в жизни испытала и умела куда больше, чем ординарный пес Руслан. Дрессировщик ворчал. Он не верил, что можно записать память, записать и передать Руслану все то, что знает его рыжая собачка. Мы и сами сомневались, и это было самое паршивое, потому что на это дело было ухлопано несколько лет и масса денег, и все эти годы многие серьезные люди считали Лорда шарлатаном, его друзей-инженеров шарлатанами, а нас с Давидом и прочую мелочь даже не шарлатанами, а просто идиотами.