Весь Роберт Хайнлайн в одном томе
Шрифт:
В воздухе, возле камина, парила фигура в белом, окруженная мягким перламутровым сиянием. Пока они в растерянности застыли в дверях, фигура повернулась к ним лицом, и они увидели, что лицо у нее — Марты Росс, просветлененое и нечеловечески величавое. Раздался голос:
— Мир вам, братья.
Волна кротости и вселенской любви обволокла их как материнское благословление. Фигура приблизилась — и они узрели, что от плечей ее ниспадают огромные белые крылья хрестоматийного ангела. Фрост выругался, но еле слышно и как-то вяло.
— Не страшитесь. Я вернулась, как вы просили. Дабы просветить и
Голос доктора окреп:
— Вы Марта Росс?
— Я отвечаю на это имя.
— Что случилось после того, как вы надели наушники?
— Ничего. Какое-то время я спала. А потом проснулась и отправилась домой.
— И ничего больше? Тогда как вы объясните свой внешний вид?
— Я выгляжу так, как вы, сыны человеческие, представляете себе Слуг Господних. Какое-то время я служила в миссии в Южной Америке и там пришлось расстаться со смертной жизнью во славу Божию. Так я вступила в Вечный Город.
— Вы попали в Рай?
— Вот уже который век я сижу у подножия Золотого Трона и пою осанну в Его честь.
Дженкинс не выдержал:
— Марта… ах, Святая Марта… скажи: где Эстелла? Ты ее видела?
Фигура неспешно повернулась, глянула на него:
— Не надо страха.
— Да скажи же, где она!
— В том нет нужды.
— Никакой пользы, — с горечью пробормотал он.
— Я помогу. Внемлите же: Любите Господа нашего всем сердцем, и любите ближнего своего как самого себя. И это все, что вам надобно знать.
Говард промолчал, потому что не знал, что ответить, но он был явно не удовлетворен. Фигура же продолжила:
— Мне пора. Да благословит вас Господь.
Она сверкнула и исчезла.
Профессор коснулся руки молодого человека.
— Пойдемте подышим свежим воздухом.
Он вывел покорного и молчаливого Дженкинса в сад. Какое-то время они молча прогуливались. Наконец Говард осмелился на вопрос:
— Мы что, в самом деле видели ангела?
— Полагаю что так, сынок.
— Но это же безумие!
— Миллионы людей не согласились бы с этим — событие невероятное, но никак не безумное.
— Но это же противоречит всем современным воззрениям… Рай… Ад… Господь собственной персоной… Воскрешение… Или все, во что я верил — ложь, или я тронулся рассудком.
— Не обязательно — и даже маловероятно. Я весьма сомневаюсь, что вы когда-нибудь узрите Ад либо Рай. Вы будете следовать по тому временному пути, который соответствует вашей натуре.
— Но она выглядела РЕАЛЬНОЙ.
— Она и БЫЛА реальной. Я полагаю, что загробная жизнь реальна для всех, кто верит в нее всем сердцем, как, должно быть, Марта, но, думаю, вы будете подчиняться законам, совместимым с вашими взглядами агностика — за исключением одного нюанса; когда вы умрете — вы вовсе не умрете, и не важно, как бы убежденно вы не настаивали на этом. ДЛЯ ЛЮБОГО ЧЕЛОВЕКА ЭМОЦИОНАЛЬНО НЕВОЗМОЖНО ПОВЕРИТЬ В СОБСТВЕННУЮ СМЕРТЬ. Такого рода самоуничтожение неосуществимо. Вы тоже окажетесь в загробном мире, но в таком, который подходит материалистам.
Но Говард не слушал. Он пощипывал верхнюю губу и хмурился.
— Послушайте, док, почему Марта не захотела сказать, что случилось с Эстеллой? Это довольно-таки некрасиво с ее стороны.
— Я сомневаюсь, чтобы она знала, мальчик мой. Марта отправилась по пути, который немногим отличается от нашего; Эстелла же решила исследовать не то далекое прошлое, не то будущее. С практической точки зрения друг для друга их не существовало.
Неожиданно в доме раздалось чистое контральто:
— Доктор! Доктор Фрост!
Дженкинс резко обернулся.
— Это Эстелла!
И помчался к дому, доктор с трудом поспевал за ним.
Но это была не Эстелла. В холле стояла Элен Фишер: свитер в грязи и разорван, чулки исчезли, щеку украшал еще не заживший шрам. Фрост остановился, внимательно оглядел ее.
— С тобой все в порядке, детка? — поинтересовался он.
Она по-мальчишечьи ухмыльнулась.
— В лучшем виде. Видели бы вы того парня.
— Ну-ка, рассказывай.
— Чуть погодя. Не уделите ли чашечку кофе блудной дочери? И я бы не стала воротить нос от яичницы и парочки, нет, дюжины тостов. Там, где я побывала, есть приходилось довольно-таки нерегулярно.
— Да-да, конечно, сейчас, — согласился Фрост. — Но где же вас все-таки носило?
— Да дайте же девице перекусить сначала, — взмолилась она. — От вас я ничего не скрою. Да, чем это Говард такой недовольный?
Профессор шепотом объяснил положение дел. Девушка сочувственно поглядела на Дженкинса.
— Ах, так ее еще нет? А я-то думала, что вернусь последней; меня так долго не было. Кстати, какой сегодня день?
Фрост посмотрел на часы.
— Вы вернулись как раз во-время: сейчас около одиннадцати.
— Какого черта! Ах, простите, доктор. «Все страньше и страньше», как сказала бы Алиса. И все это — за пару часов. Так вот, чтоб вы знали, меня не было по крайней мере несколько недель.
Когда третья чашка кофе последовала за последним тостом, Элен перешла к рассказу:
— Проснувшись, я обнаружила, что качусь по лестнице — из кошмаров, вереницы кошмаров. Только не просите меня описать их — этого никто не сможет. Так продолжалось примерно с неделю, а затем я начала кое-что различать. Не знаю, в какой последовательности сменялись события, но первое, что я запомнила — стою посреди крохотной бесплодной долинки. Холодно, воздух прозрачный и какой-то горький. От ненго першит в горле. А в небе два солнца, одно здоровенное, красноватое, второе поменьше, но такое яркое, что на него больно смотреть.
— Два солнца! — воскликнул Говард. — Но ведь это невозможно — системы двойных звезд не имеют планет.
— Сходи и проверь сам — я-то там побывала! Пока я стояла и озиралась, что-то просвистело у меня над головой. Я пригнулись — и больше этого места не видела.
На следующий раз мое движение замедлилось на Земле — по крайней мере, там было очень похоже — и в городе. В здоровенном таком, путанном городе. Улица, движение оживленное. Я подошла к краю тротуара и попыталась задержать одну из машин — этакую здоровенную ползущую гусеницу, и колес штук пятьдесят, — но как увидела, кто сидит за рулем, как тут же отскочила. Не человек и даже не животное — я таких никогда не видала и о таких не слышала. Не птица, не рыба, не насекомое. Богу, который обитателей этого города выдумал, грех молиться. Не знаю, кто они такие, но они извивались, они ползали, и они ВОНЯЛИ. Фу!