Вещи моего детства

Ершанская Александра

– А сейчас, – продолжила Валентина Ивановна, – мы все красиво и очень аккуратно напишем свои имена и фамилии на обложке.

Класс дружно сунул перья в чернильницы-непроливайки. Я нежно несла наполненное чернилами перо над обложкой тетради, в уме повторяя имя и фамилию. Вот-вот перо заскользит, с красивым

нажимом рисуя букву Е. Но рука предательски дрогнула, и огромная клякса шмякнулась прямо в центр обложки. Государственная тетрадь была безнадежно испорчена. Ужас от содеянного был так велик, что меня просто парализовало. Я тупо смотрела на гигантскую кляксу. Что было дальше, помню смутно. Кажется, никто моей кляксы не заметил. Выйдя из школы со спрятанной на груди под фартуком тетрадкой (наивная надежда: вдруг пятно, согретое моим сердцем, исчезнет), я дала волю слезам. Я рыдала всю дорогу домой. И еще дома долго рыдала, положив тетрадку с кляксой на край стола и боясь к ней прикоснуться, словно к ране. Мама застала меня тихо плачущей в углу дивана.

– Вот, – кивнула я на тетрадку, – мне Родина тетрадку подарила, чтоб я чистописала на «пять», а я кляксу… – охрипшим от горя голосом прошептала я.

Мама скептически посмотрела на государственный подарок.

– Делов-то, – сказала она.

Порылась на полке, достала новую тетрадку в такой же сизой обложке в косую линейку:

– Вот точно такая же, не реви.

– Нельзя такую же! – взвыла я. – Эту мне наша советская страна не дарила.

– Хорошо, – согласилась мама, – тогда мы просто сменим обложку. – И своими ловкими руками моментально поменяла обложку и промокашку. – На, учись на пять. Радуй родину.

Я трепетно взяла спасенный подарок и, помня о коварстве пера, очень-очень осторожно вывела: Ершанская Саша, 1 «Б». И, счастливая, побежала на коммунальную кухню отмывать руки от чернил. Я оправдала доверие.

Лоскутное одеяло

Одеяла моего детства были тяжелые, ватные, покрытые простроченным блестящим сатином немарких цветов. Может, поэтому я так любила свое разноцветное веселенькое лоскутное одеяльце.

В начале жизни, еще до войны, мое одеяльце было толстым, важным одеялом темно-синего цвета. Одеяло ездило с мамой в эвакуацию, где спасало от холода и неуюта, грело и лечило. Вернувшись из эвакуации, одеяло тихо старилось. Блестящий сатин померк и порвался, вата свалялась до плотных комков. И тут маме, очень любившей это одеяло, пришла в голову отличная идея. Она попросила мою крестную тетю Лену (да-да, меня крестили, тайно, как первых христиан, и был крестик, лежавший в шкафу под бельем). Так вот, моя крестная была замечательная портниха. У нее всегда было множество лоскутков. Из крупных мне шились роскошные платья, предмет зависти соседок в нашей коммуналке.

Тетя Лена пришла к нам домой и принесла кучу лоскутков. Еще собрали мои и мамины старые платья – всё пошло в дело. Тетя Лена недрогнувшей рукой разрезала любимое одеяло, выкинула все комки, а оставшуюся вату простегала сшитым чехлом из лоскутков. Пока тетя Лена сшивала лоскутки, она рассказывала о них всякие истории. Я сидела рядом, ушки на макушке.

Вечером меня торжественно укрыли этим одеялом. Я потрогала один из лоскутков, самый красивый, и начала рассказывать его историю, мешая быль и небыль.

Конец ознакомительного фрагмента.