Вещий Олег
Шрифт:
– От твоего яда погиб безвинный.
Застонав, Инегельда закрыла глаза. Из-под длинных ресниц неудержимо катились слезы.
– Сделанного не воротишь, сын мой, – вздохнула мать. – Девочка собственными страданиями искупила свой тяжкий грех.
– Общий враг для меня важнее общего друга. – Урмень встал из-за стола, низко склонился перед матерью. – Благодарю тебя, светлая матушка моя. Дозволь заночевать на ближнем сеновале.
Последние слова он произнес, посмотрев на Инегельду, и вышел. Женщины остались одни, и мать открыто любовалась вдруг ярко заалевшей девушкой. И тихо сказала:
– Я благословляю тебя, дочь моя.
Ночью
– Я поклялся мстить русам, и прежде всего – Хальварду. Теперь – особенно.
– Я пойду с тобой, мой княжич. Я владею мечом и конем и не буду тебе обузой, что бы с нами ни случилось. Поверь, мы уже не можем расстаться.
Вероятно, впервые в жизни Инегельда говорила с такой опустошительной искренностью, потому что никаких иных мыслей и впрямь не было в ее голове, что так уютно лежала сейчас на плече Урменя. Он так ее и понял и крепко прижал к себе.
– Мы будем скрываться в лесах у бродов и переправ. И налетать, как буря, по моему кличу. Знаешь, как я умею кричать?
– Верю, но твой крик, мой княжич, очень скоро будут знать все. Ты лучше свисти.
– Как?
– Вот так!
И Инегельда, вскочив, свистнула столь звонко и оглушительно, что в усадьбе враз залаяли все собаки, вскочила челядь и в своих покоях проснулась матушка. И торжественно перекрестилась:
– Благодарю тебя, Господи. Теперь я приму смерть без страха за сына моего.
5
«Годхард – не Хальвард, воевода…»
Если бы Хальвард услышал эти слова! Если бы слышал – кто знает! – может быть, он тогда бы не забился в последнем усилии, не выскочил бы в последних судорогах из невода, попав вместо чистой воды на прибрежный песок. Если бы…
Годхард был прекрасным исполнителем чужих мыслей. Преданным, старательным, ловким, расчетливым, осторожным. А Хальвард сам рождал мысли, сам продумывал их, подбирал исполнителей и – терзался новыми мыслями. Последнее время, правда, мысли все чаще стали заменяться мечтаниями, которые в конце концов вырвались из-под его воли, в какой-то степени подчинили его себе, и Хальвард полетел в пропасть, лишившись всего, кроме собственной усадьбы, ставшей местом его заточения.
Однако еще раньше, там и тогда, когда прогремел гнев конунга, он отдал повеление сыну, утратившему имя, немедленно прибыть в Старую Русу и сказал Годхарду, кого следует послать в Киев. Однако к тому времени никакого Безымянного в Киеве уже не было: он плыл в печальном караване, доставлявшем на родину тело брата конунга рогов. Плыл, ясно представляя, какие муки ожидают его в конце пути, а потому в сумерках, еще более плотных от зарядившего дождя, бесшумно скользнул в воду и исчез без следа. Хальвард предполагал такой исход, а потому судьба сына на этом отрезке событий его беспокоила мало. Куда меньше, чем вопрос, заговорит ли под пытками Ахард. От его откровений зависело очень многое, и поэтому Хальвард всячески тянул, передавая Годхарду свои многочисленные сети, разбросанные не только по земле русов. Он разыгрывал молчаливое отчаяние, головную боль, провалы памяти, выдавая своих лазутчиков и соглядатаев чуть ли не поштучно. И ждал, ждал.
– Ахард не выдержал пыток, – наконец-то сказал Годхард. – Он молчал все время. Палач думал, что он откусил себе язык.
На лице Хальварда ничего нельзя
– Теперь тебе легче будет вспоминать имена.
– Легче, – согласился Хальвард. – Ахард знал многое, и конунг мог неверно истолковать его пыточные крики.
Он начал говорить пространнее, а главное, откровеннее. Теперь он думал о сыне, но твердо был убежден, что Безымянный сумеет уйти, затеряться, выскользнуть и сообразить, что в Старой Русе ему появляться нельзя. И поэтому так и не отдал Годхарду своего человека, который давно поставлял из Новгорода заморские яства и вина не только к его столу, но и к столу Рюрика, хотя старый варяг в еде всегда довольствовался малым. А для Хальварда еда вдруг стала удовольствием. И из Господина Великого Новгорода зачастил поставщик, и вскоре Хальвард узнал и о полубезумной мечте Рюрика во что бы то ни стало вернуть княжича Игоря, и о странной отлучке посадника Вояты, и о заметном усилении новгородских разъездов. И начал отпускать славянскую бороду, столь несвойственную русам.
Об этой бороде Ольрих сказал Годхарду: вовремя донесли. Но Годхард не был Хальвардом, не задал себе вопроса, с чего это вдруг знатный рус перестал бриться, а просто отмахнулся:
– От безделья, Ольрих. Я крепко держу в руках все концы.
Не удержал.
А Хальвард безотчетно чего-то ждал. Он верил в предчувствие, а потому, хорошо изучив действия довольно ленивой стражи, поздней ночью непременно отпирал дверь, ведущую в сад, а перед рассветом запирал ее вновь. И перестал спать по ночам, отсыпаясь днем. Сидел в темном углу, не вздувая огня, и напряженно вслушивался во все скрипы и шорохи.
И расслышал однажды легкие шаги. Тот, кто шел сейчас к нему, хорошо знал не только дом, но и каждую половицу в этом доме. Бесшумно открылась дверь – ровно настолько, чтобы проскользнуть, – и отец с сыном крепко обнялись.
– Я знал, что ты уйдешь от всех глаз и от всех ушей. Но как ты догадался, что в усадьбу нужно проникать тайно?
– Я случайно повстречался с Вернхиром. До него уже дошли слухи о твоей опале.
– Ты признался ему…
– Что я – Безымянный. В этом пришлось признаться.
– И ты знаешь, где стоят варяги Вернхира?
– И знаю дорогу туда. Но зачем нам варяги, отец? Уедем…
– Куда? – почти беззвучно перебил Хальвард. – Нам некуда идти. Никто, кроме, может быть, рогов, не даст нам убежища, но ведь Рогхард пошлет тебя к палачу. Но я знаю, какие сны снятся Рюрику.
– Прости, отец, я не понимаю.
– Мы вернем Рюрику его варягов. За это он не просто укроет нас, он засыплет нас милостями. Мы ударим Олегу в спину, поднимем славянские племена, и ты, Безымянный, сын мой, станешь конунгом русов. Станешь! Наш род не ниже Олегова рода…
Через неделю Хальвард исчез из охраняемой усадьбы. Не на шутку перепуганный этим Годхард перекрыл все мыслимые пешие и водные пути, разослал лазутчиков и следопытов, но не нашел и следа опального боярина.
Отец и сын шли неспешно, чередуя переходы короткими привалами. Уже зачастили дожди, опадала листва, но огня они не разводили, заранее подыскивая сухие места для ночевок. Безымянный сын вел уверенно, сообразуясь с собственными приметами, обходя топи, а порою и сооружая для отца переходы через небольшие речки из подручного бурелома и всячески избегая бродов, так как сушиться было негде.