Веселыми и светлыми глазами
Шрифт:
Дядя Саша осторожно взял Витю за рукав, отвел в сторону.
— Как Анна Ивановна, Виталий?
— Мама? — Витя выпрямился и сразу же стал серьезным. — Вчера выходила гулять. Правда, всего на полчасика.
— Ей надо бы куда-нибудь поехать, на воздух.
— Обязательно надо! Ведь она три месяца не вставала!
— Н-да, у человека всего по два: две руки, две ноги. А вот сердце — одно. Такой нужный комочек — и один. Никогда бы я не подумал, что она может вот так… Никогда! Такой орел была смолоду!.. Зайду
— Спасибо, дядя Саша.
— Возможно, вечерком я к вам забегу. Только ты подожди, раньше времени ей не говори. А то вдруг на работе задержусь или что-нибудь. Получится вроде как неудобно.
Дядя Саша сутуловат, кривобок на правую сторону. Левая лопатка у него выше правой, треугольником выпирает из-под пиджака. Волосы серые от седины, брови густые и лохматые.
На голове у него кепочка, маленькая, чуть промятая спереди, где дядя Саша касается ее двумя пальцами, поправляя.
< image l:href="#"/>На заводе дядя Саша работает уже третий десяток. Поступил он сюда еще до войны, и дядю Сашу знает почти каждый.
Когда дядя Саша задерживается на работе, в проходную приходит жена.
— Позовите, пожалуйста, дядю Сашу, — просит она в охране, и там знают, кого вызывать, набирают нужный номер и передают трубку дяди Сашиной жене.
— Саня, это ты? — кричит она, сдвинув за ухо платок. — Саня, ты что сегодня так долго?
— Дела, — отвечает дядя Саша. — Я на службе.
— Ужин разогревать? Скоро домой придешь?
— Не знаю. Я на производстве, — добавляет дядя Саша и солидно покашливает в руку…
Мы выгрузили блоки, и дядя Саша уехал. На прощанье он крикнул Вите:
— Так ты — молчок! Договорились?
— Конечно!
Витя подтолкнул меня.
— Когда-нибудь, старик, и мы станем такими же. Будем вспоминать техникум, эту вышку…
Мы перетаскали блоки к антенне, сложили в штабель.
— Ух, наигрался! — вздохнул Женя, вытирая вспотевший лоб. — Тяжелы наши игрушки.
— Сколько здесь? — спросил Витя.
— Да килограммчиков под сорок. Отдохнем чуть-чуть.
Я подошел к перилам и, опершись о них, посмотрел вниз, на двери соседнего корпуса.
Из заводского двора выезжала машина, маленькая, похожая на черепашку. По набережной шли солдаты, каждый величиной с оловянного солдатика. Крохотная старушка вела за руку совсем крохотного ребенка. Показывала на нашу вышку.
Может быть, на меня.
Зазвонил телефон. Я снял трубку. Звонил наш заводской спортивный активист Филя.
— Тебя, — сказал я Вите.
— Опять он?
— Да.
— Скажи, что меня нет.
Но я не умею так говорить. Витя нехотя взял трубку.
— Ну, что? — спросил раздраженно. Трубка что-то пропищала. — Нет, не могу! — сказал Витя. Трубка запищала еще громче и энергичнее. — Не могу, ну не могу! У меня нет с собой формы! — Витя поморщился и отнес трубку от уха. И стало слышно, как кричит Филя. Как будто он стал совсем маленьким, залез в трубку и вопит оттуда, как из скворечника:
— Так это же мелочь! Форма будет. Ради бога! Были бы ноги!
— А где играем?
— «Красная заря». Поле — блеск. Травка что надо! Ты же в прошлый раз обещал!
— Ладно, приду.
Трубка еще что-то кричала, и так радостно, так неудержимо, что казалось, вот сейчас она выскочит у Вити из рук и затанцует на полу.
— Пойдем сегодня со мной, в футбол постукаем, — предложил мне Витя.
— Нет, не могу.
— Ну да, я же и забыл! Ты ж не можешь! — Витя понимающе, снисходительно усмехнулся. «Все ясно!»
По окончании смены я одним из первых вышел из проходной и остановился у дверей.
Смотрел на уходящих, ждал.
Первыми мимо меня пробежали средних лет женщины с громадными провизионными сумками. Затем густо и шумно пошла молодежь. Эти шли долго. Потом толпа поредела — и пошли дяденьки начальственного вида, солидные, нахохлившиеся, с отчужденными лицами. Говорили друг другу деловито «пока» и расходились, глядя в землю.
Вот вышли ребята спортсмены, и среди них — Витя.
— Ну пойдем, Витек! Толкнешь ядрышко. Или километровку пробежишь, а? У нас некому выступать, слышишь. Баран побежит…
— Да нет. Нельзя, братцы. Я с Филей договорился.
— Но у Фили там своих длинноногих целая обойма. Без тебя обойдутся. А у нас — завал!
— Нет, не могу.
— Ну что ты в самом деле! Ну пойми же, завал. Павлик, ну скажи ты ему!
— Пойду, а? Может, пойти? — будто извиняясь, спрашивал меня Витя. — Ну, я пойду, ладно, а? Скажешь Филе, что ушел. Скажешь?
А я смотрел через головы выходящих, в открытую дверь, в вестибюль. Я ждал.
И наконец я увидел Инну. Я подошел к ней, и мы пошли рядом. Шли молча. Улыбались, и лишь изредка она взглядывала на меня. Потом она протянула мне руку. Но мы не взялись за руки, а просто прижали ладони одна к другой и долго шли так. Кажется, мы оба не дышали. А потом резко отдернули руки и будто вынырнули.
— Пойдем до дому пешком, а? — предложила Инна. — Так давно не гуляли. Помнишь, в последний раз мы шли, когда еще лежал снег. Мокрый, противный! Помнишь?
И мы пошли.
Мы шли по просветлевшим улицам, по набережной. Мимо нас мчались забрызганные машины с яркими солнечными стеклами кабин.
Нарисовав на панели «классы», прыгали школьницы, подталкивая пустую банку из-под гуталина. Мальчишки с помощью увеличительного стекла проверяли, как световая энергия переходит в тепловую, дырявили собственные фуражки и брюки.