Весна Гелликонии (др. перевод)
Шрифт:
Вступление
Мой друг-издатель пытался уговорить меня написать книгу, которую я писать совсем не хотел. Пытаясь избавиться от навязчивых уговоров, я ответил ему письмом, предлагая написать для него нечто другое. То, что зрело у меня в голове, представляло собой планету, очень похожую на Землю, но с гораздо большей протяженностью года. Мне надоели наши быстротечные 365 дней.
«Назовем эту планету, допустим, Гелликония», — написал я под влиянием секундного порыва.
Так родилось имя. Гелликония! Из названия выросла книга.
За прошедшие годы наука породила
Эту связь точно определить невозможно, ибо наука неустанно проникает в нашу жизнь, к тому же и ученые, и писатели — люди весьма капризного и переменчивого нрава. Однако несомненно, что научная фантастика играет важную предсказательную и описательную роль. Она пытается идти впереди науки, стараясь предвидеть будущее развитие или отклонение, изменение курса; с другой стороны, научная фантастика литературно драматизирует новые достижения науки, придавая голым (и зачастую сухим) фактам вид, более привлекательный для широких читательских масс.
Пример первого метода (под названием «Поживем-увидим») — роман Грегори Бенфорда «Ландшафт времени», в котором автор оперирует сложными понятиями теории времени, лишь совсем недавно ставшими предметом дискуссий научного сообщества.
Пример второго метода («Пищеварительного тракта») — роман Герберта Уэллса «Машина времени», в котором Уэллс показывает нам, помимо всего прочего, возможность гибели солнечной системы — что было в момент написания романа Уэллсом довольно свежей идеей.
В «Гелликонии» применен именно метод «Пищеварительного тракта». В 1970 году, в пору, когда эта книга еще представляла собой строительную площадку, фундамент, открытый враждебным небесам, Джеймс Лавлок написал и опубликовал небольшую книгу под названием «Гайя: Новый взгляд на жизнь на Земле». Название Гайя было предложено одним из друзей Лавлока (которого я тоже имею честь именовать своим другом), писателем Уильямом Голдингом. Гайя — богиня Земли в древнегреческой мифологии; Лавлок измыслил и изложил более современную версию сего могущественного персонажа. Лавлок отметил, что продолжающаяся жизнь на Земле уже сама по себе — чудо. Жизнь продолжает существовать, несмотря на поразительно узкий диапазон приемлемых для нее химических и физических параметров — причем эти параметры подвержены отклонениям.
Как же случилось, что температура атмосферы нашей Земли не поднялась в далекие времена до недопустимо высокого уровня, как случилось на «сестре» Венере; как же вышло, что соленость океанов не поднялась до уровня чистого яда, как в Мертвом Море; почему атмосферный кислород не весь оказался связанным в форме оксидов, а водород не улетучился из верхних слоев атмосферы? Ответ Лавлока, известный как «гипотеза Гайя», сводится к тому, что все на Земле — это биомасса, представляющая собой саморегулирующееся единство, живое, но, понятно, лишенное сознания. Гайя — это не какой-то конкретный центр, не премьер-министр или парламент, не Отец, и даже не греческая Богиня; деятельность ее осуществляется в виде никем не регулируемой совокупности процессов, сформировавшейся за миллионы лет. Скрытый смысл сводится к тому, что совместными усилиями бактерии и иные силы построили и укрепили живой мир, который мы видим вокруг нас и который наилучшим образом соответствует существованию самих этих мельчайших сил, причем в процессе жизнедеятельности этого мира человечество играет лишь незначительную
Я проникся доводами Лавлока, предложенными им в этой его первой книге, точно так же, как когда-то раньше был пленен романом Томаса Харди.
Характерно, что Лавлок является независимым биологом довольно старомодного типа, не прибегающим к поддержке какого-либо университета или института. Гипотеза Лавлока основана на собственной методике наблюдений и исследований, что было фирменным знаком работ Чарльза Дарвина. Дарвин видел суть там, где наш взгляд лишь скользил по поверхности. Лавлок особо отметил, что то, что он называет «мудростью города», фактически есть центр проблем человеческих взаимоотношений, аналогично тому, как в обыденных людских делах мудрость означает способность воздавать должное грузу взаимоотношений с окружающим живым и неподвижным миром.
Он пишет: «Я делаю вывод на основании личного опыта, когда указываю, что те из нас, кто предпочел отправиться странствовать на кораблях в далекие страны, ничтожества по сравнению с теми, кто избрал уделом работу в городских учреждениях».
Из собственного опыта, своих путешествий и пристальных наблюдений Лавлок сумел выстроить глобальную теорию. Меня она привела в восторг. Имеется ли в теории Лавлока зерно истины или нет, может быть доказано только на основании обширного анализа, но мое внимание привлек в ней тезис, несущий с собой новое понимание. Лавлок писал в период «холодной войны», в ту пору, когда все мы жили под угрозой ядерного пожара и всеобщей катастрофы, вслед за которой неминуемо наступает ядерная зима. Приход ядерной зимы означал собой осквернение и гибель природы и всего живого, насилие и убийство Гайи.
Вот такие передовые идеи бродили в моей голове, когда я засел за семилетний труд написания «Гелликонии». В своей книге я надеялся придать более широкий размах гипотезе Лавлока и драматизировать ее.
Под обложкой этой книги научно-фантастический роман. Речь в нем идет об обычных смертных людях, существующих в обычном, подверженном ошибкам мире, таких же, как мы с вами — и рядом с этими людьми существуют чужаки, подобные тем, какие есть и внутри каждого из нас. Хотя с виду мои слова могут показаться неправдой, но я не собирался вкладывать в эту вводную часть заметный научный смысл. Научно-фантастическая литература является прежде всего литературой фантастической, а не научной, и обязана подчиняться многим обычным литературным правилам, иметь меру воображения — ведь доказательств того, существует ли жизнь где-нибудь еще в галактике, по сию пору нет.
Глубоко заинтересовавшись взаимным влиянием деловых отношений, экономики, идеологии и религии, я написал роман «Жизнь на Западе», глубоко затрагивающий данные тематики, по отношению к которым я, тем не менее, оставался сторонним наблюдателем. Почувствовав, что этот роман воспринят с достаточным интересом, я загорелся надеждой написать нечто подобное большего масштаба.
Таким образом, сначала была изобретена аллегория, в которой три главных способа власти воплощены тремя континентами Гелликонии. На мое счастье, эта схема вскорости ушла сама собой — но после того как большая вода схлынула, три континента остались — Кампаннлат, Геспагорат и Сиборнел.
К этому времени на поверхность поднялись творческие инстинкты, отодвинув на задний план инстинкт логического рассуждения. Противоречивые побуждения, которыми наполнен наш разум, как представляется, способны принимать самые удивительные сочетания. Население целой планеты вдруг проявилось из тьмы небытия, шурша своими странными одеждами. Удивительный процесс созидания, действующий словно бы независимо от автора, представляет собой одно из высших наслаждений писательского ремесла.
Таким образом, мне предстояло выдумать историю. Даже три истории.