Весна незнаемая, кн. 1: Зимний зверь
Шрифт:
Свободной рукой он нерешительно похлопал по щекам Веселки, точно боялся разбить: ее тонкое бледное лицо казалось вырезанным изо льда, а его рука рядом с ним была еще больше и грубее, чем всегда. На ощупь ее кожа была совершенно холодной. Снегурочка, да и только! Где-то в глубине шевелился ужас, что она замерзла и умерла насовсем, но Громобой гнал его прочь.
Глубоко вздохнув, Громобой постарался сосредоточиться. После всего случившегося он совершенно не чувствовал усталости, дышалось легко, сила бурлила в каждой жилочке, и откуда-то в нем была уверенность, что он может все. Грань миров, которая во дворе прямичевского святилища так мучила
Положив руку на лоб Веселке, Громобой думал о горячем солнце. Ему стало жарко, снег вокруг него начал потрескивать и плавиться. Лоб Веселки под его рукой быстро потеплел, она вздрогнула, потом глубоко вздохнула – так глубоко и долго, что Громобой, поспешно убрав руку, удивился, как это столько воздуха помещается у нее в груди. Потом Веселка выдохнула и открыла глаза, поморгала мокрыми ресницами, приходя в себя. По ее лицу текли капли воды от растаявшего в волосах снега. Громобой встретил ее взгляд – в ее глазах было удивление, но не растерянность. Она хорошо помнила, с чего все началось, и в лице ее промелькнул запоздалый испуг.
– Где он? – хрипловатым, не совсем своим голосом воскликнула Веселка и рывком села, но тут же охнула, зажмурилась и откинулась назад – у нее закружилась голова.
– Тихо, тихо! – заботливо осадил ее Громобой. – Кого потеряла-то?
– Зимний Зверь где? – тревожно пояснила Веселка, недоумевая, как можно такое забыть. – Где он?
– Ты лучше спроси, где мы сами! – ответил Громобой и помог ей сесть, придерживая под спину. – Давай-ка вставай лучше, а то застудишься. Ну, на ногах устоишь?
Поднявшись, он поднял и Веселку, придерживая ее за локти. Она беспокойно огляделась. Во все стороны простиралась пустая заснеженная равнина, без жилья, без стога, без деревца, без кустика, даже без сухой былинки, точно здесь от создания мира ничего не росло. На пределе зрения равнина сливалась с низким серым небом. Этого места Веселка не знала. Возле Прямичева таких полей не бывало… Да какой тут Прямичев! Само это слово отдалось далеким гулом и разбилось на мелкие льдинки.
– И где мы? – спросила Веселка, не отрывая глаз от снежных далей.
– Была тут Зимерзла, так она сказала, что ее сынок Снеговолок нас сюда заволок, – неторопливо пояснил Громобой и усмехнулся: вот как, прямо песня получается. – Вон тут сидела.
Он кивнул в ту сторону, где видел Зимерзлу, и вдруг заметил на снегу какой-то красноватый блеск.
– Погоди, что это там? – удивленный Громобой отпустил Веселку, убедился, что она стоит и не падает, и шагнул к искрам.
Красные искры на белом снегу были хорошо заметны и казались неуместными, странными – огонь на снегу не может гореть сам по себе!
Подойдя поближе, Громобой увидел, что на снежном поле, там, где сидела недавно Мать Метелей, полукругом рассеяно несколько осколков… чего? Они походили на глиняные, но на каждом из них, полузасыпанных
– Что это? – К нему подошла Веселка и заглянула в его ладонь.
Громобой показал ей осколок.
– Набросала тут старуха дряни какой-то… – начал он, но Веселка вдруг ахнула и схватила его за руку.
– Я знаю! Знаю! Ты посмотри: это же студен !
– Чего?
– Знак месяца студена! Медведь ты неученый! Знак… Значит, выходит, это… Это… на гадательных чашах такие знаки!
– Зимерзла, что ли, гадала? – Громобой ухмыльнулся.
Все еще держа его за руку, будто он мог по небрежности выронить драгоценный осколок, Веселка огляделась. Вокруг, почти у них под ногами, поблескивали в снегу красноватые искры на таких же глиняных черепках. Веселка подняла еще один, дрожащими пальцами очистила от снега. На нее смотрела прочерченная красным огнем косая полоска – санный путь, знак месяца грудена.
– Держи! Крепче держи! – Веселка сунула осколок в ладонь Громобоя и кинулась собирать остальные. Он усмехнулся: как будто землянику нашла!
Вскоре она держала в руках еще четыре глиняных осколка с красными пламенеющими узорами – знаками месяцев просинца, листопада, сечена и сухыя. Несмотря на долгое лежание в снегу, черепки были теплыми, линии их узоров излучали жар, согревая ладони Веселки.
– Шесть. – Веселка посмотрела на четыре осколка в своих руках и два – у Громобоя. – Почему шесть? Что это?
– Да что ты ко мне пристала? Что я, в горшках должен понимать? Я тебе не гончар!
– Оно и видно!
– Видно тебе, как же! Ну, и что теперь? – Громобой качнул ладонью с черепками. – Что теперь с ними делать?
– Не знаю.
Веселка вытащила из рукава влажный платок, которым недавно вытирала лицо, и завязала в него все шесть осколков.
– Там видно будет, – туманно пообещала она.
Где это «там», Веселка и сама не знала, и Громобой не стал спрашивать. Но это маленькое слово вдруг открыло ему, какой огромный путь им предстоит. Путь, который надо пройти, прежде чем хоть что-то станет ясно. Громобой понимал Веселку: ему тоже казалось, что эти шесть черепков означают что-то очень важное, но понятия не имел, что именно. Пока находка ничего не прояснила, и Громобой пожалел, что так легко отпустил Зимерзлу. Даже не догадался у нее спросить, почему ее сыновья-духи так разгулялись на земле.
– На, держи! – Веселка подала ему узелок, и Громобой сунул его за пазуху. – Куда мы теперь пойдем? Где мы?
Громобой огляделся, и Веселка с надеждой смотрела на него. Он выглядел спокойным и вполне уверенным, как человек, который или знает дорогу, или твердо верит в свою способность ее найти. Это был уже не тот драчливый молотобоец, который в святилище смотрел на нее замкнуто и почти враждебно; лицо Громобоя казалось открытым, ясным, как небо после грозы. Что бы это ни было за место, Громобоя оно переменило к лучшему: даже взгляд его изменился, стал более осмысленным и живым, точно внутри этого же тела проснулся совсем другой человек – умный, собранный, бодрый. Себя же саму Веселка, наоборот, ощущала растерянной, слабой и беспомощной: дух этого места заморозил и подавил все ее силы, ей хотелось уцепиться за руку Громобоя, как испуганной маленькой девочке.