Весна веры
Шрифт:
А еще, если они едут в Сарск, они задевают только краешек Хормельской волости. Небольшой такой. Ну и по границе передвигаются. А если ее пересекать…
Тут Федор Михайлович даже затруднялся сказать, какой отряд нужен. Незаметно они не пройдут, не с четырьмя детьми (даже если Потап настаивает, что взрослый). А чем больше отряд, тем больше будет желающих его пощипать. Нет, не стоит нарываться.
– Значит, Сарск. А потом в Герцогства.
– Да, тора.
Яна только вздохнула, водя пальцем по карте.
Да,
Во времена оны, они с Сережей были в Крыму. Там на националиста и наткнулись. Узнав, что они русские, дурачок начал качать права, заломил им цену втрое…
Сережа хотел полезть в драку. Яна задала только два вопроса.
– Киев – мать городов русских?
– Да, – ухнул с головой в волчью яму бедный националист.
– Достойно ли матери так вести себя с детьми? Даже если дети – балбесы.
Бедняга как рот раскрыл, так и стоял молча. А что тут скажешь? Верно все. Если ты старший, если ты себя таковым считаешь, разве подобает тебе такое поведение? Яна и сама ушла, и Сергея утащила, а торговец так и стоял. К нему в голову заглянула мысль. Бывает…
На следующий день Яна получила у него пятидесятипроцентную скидку. Видимо, националист был не клинический. А вообще, мерзкое это… качество? Да вроде как не уродство, не заячья губа, ладно – мерзкое состояние души. Что-то вроде последней стадии сифилиса, когда уже и нос отвалился, и всем это видно.
Из Яны отец это быстро вытряхнул, еще в молодости, популярно объяснив, что порядочность – понятие интернациональное. А если перед тобой хороший человек, какая разница, на каком языке он говорит, какого цвета у него кожа, где он живет…
Но некоторые упорно определяют порядочность по территориальному признаку. Забавные.
– Федор Михайлович, когда мы поедем?
– Думаю, недели через две. Как раз обстановка немного прояснится – и вперед.
Яна подумала пару минут.
– Отлично. А заказ можно сделать?
– Какой, тора?
– Пару револьверов. И штук пятьсот патронов.
– Конечно, тора. А вы…
Яна пожала плечами.
– А я буду отстреливаться до последнего. Врага. Поэтому надо, чтобы патронов хватило.
А вот что она собирается вооружить Топыча и Гошку, она никому не скажет. И мальчишкам говорить запретит. Даже Мишке и Машке.
Это не вундервафля, но в нужный момент тоже может сработать. А серьезное отношение к оружию Яна детям уже прививает. Даже привила.
Ножички, знаете ли…
Смертельно не порежешься, но с оружием обращаться научишься. Неохота делать ребенка убийцей, но убитым его увидеть не хочется еще больше.
Яна твердо знала, что она может дать сыну.
Умение защищать себя. И отсюда – выжить в любой ситуации. Так, как выжила она. Так, как не смогла бы выжить Анна.
Пятьсот патронов?
Да! И пусть враги закончатся быстрее!
Была в бочке меда и ложка
– Тора Яна! Мое почтение!
Михаил Федорович Меньшиков. Болезненный и избалованный недоросль аж двадцати шести лет от роду. Яна смотрела, и думала, что почтенный купец не иначе, как был крепко орогачен супругой. А иначе как у него могло на свет появиться ЭТО?
Они даже рядом не смотрелись, как родственники! Вот Марфу Яна помнила, кровь с молоком, крепкая здоровая баба, сбитая такая, есть за что подержаться. Бедром заденет – на три метра улетишь.
А это?!
Стоит, понимаете ли, дрыщ!
Вот не было у Яны иного слова! Не было! Здоровущий, высокий, на полторы головы выше девушки, молодой человек походил на журавля. Ноги длинные и тонкие. Попа массивная, почти бабская, на груди «киль» выдается, как у той птицы, а головка маленькая. Зато нос вдохновенный. Таким и Буратино не побрезговал бы.
Добавляем жидкие каштановые волосы, голубые глаза (копию отцовских, но мало ли у кого голубые глаза?), манеру по-идиотски улыбаться и наклонять голову – и портрет готов. А, еще домашняя одежда молодого человека из приличной семьи.
Яна такое впервые видела. Жом Тигр, кстати, либо надевал длинные брюки и мягкие домашние туфли, либо сапоги и бриджи, которые шикарно смотрелись на его ногах. Надо отдать освобожденцу должное – ноги у него были пропорциональные. Не короткие, не кривые, а очень даже… и не только ноги.
Яна тряхнула головой, отбрасывая неуместные воспоминания о том, как один уважаемый из семейства кошачьих среагировал на эротические приемы двадцать первого века, и прищурилась.
– Мое почтение, жом.
Вот ведь проблема!
Сказать правду Михаилу его отец попросту не мог. Не хотел рисковать. О таких вещах до поры и подушке-то шепотом не скажешь! На исповеди промолчишь! А слово «нельзя» недоросль в упор не понимал. Он же всегда получал, что хотел.
В том числе, ему хотелось Яну.
Жом Михаил не видел себя женатым на купчихе. Вот никак не видел… вполне взаимно, кстати. Что там у него болело? Яна не особенно выясняла, вроде, как мигрени случались. Или поносы.
Потом уж Федор Михайлович проговорился, и очень просил ее величество не убивать дурачка, помиловать, Творца ради!
Жом Михаил в детстве переболел свинкой. С осложнением… да, именно туда. Живи он в двадцать первом веке, это не стало бы серьезной проблемой. Исследовали бы, отловили всех живых головастиков, устроили искусственное оплодотворение. Но здесь и сейчас?
Не случись чуда, парень был обречен на бесплодие.
Потому и сидел купец в Русине, потому и не уезжал, потому и ждал детей. И поверить сначала боялся… чего уж там! Прохор Игнатьев, когда эту ситуацию просек, тестя начал слегка… нет, не шантажировать. Но были неприятные звоночки, были. Других-то внуков у него не было.