Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия

Моррис Уильям

И она продолжала задумчиво глядеть на меня, пока ей не пришлось снова сесть, так как мы проезжали под готической аркой моста, самого старого на Темзе.

Какие чудесные поля! воскликнула она Я и понятия не имела, как очаровательна может быть такая маленькая речка! Миниатюрность размеров всего окружающего, частые излучины и быстрая смена видов создают впечатление путешествия куда то в сказочную страну, где ждешь все новых приключений. Я никогда не испытывала ничего подобного на широких водных просторах.

Я смотрел на нее с восхищением Ее голос, произносивший как раз то, что я сам думал, казался мне лаской. Девушка встретила мой взгляд, и щеки ее вспыхнули под загаром.

Я должна сказать вам, друг мой, заговорила

она, что, когда мой дед покинет летом Темзу, он возьмет меня с собой. Мы будем жить близ Римского вала {57} в Кэмберленде. Эта поездка по Темзе мое прощание с югом. Конечно, я соглашаюсь на нее по доброй воле, и всетаки мне жаль уезжать. Вчера я не решилась сообщить Дику, что мы окончательно покидаем берега Темзы, но чтото побуждает меня сказать это вам. Она остановилась и задумалась, потом продолжала с улыбкой. Я не люблю переселяться на новые места. В старом доме привыкаешь ко всем мелочам обихода, среди них чувствуешь себя спокойно, в полной гармонии с окружающим. И вдруг начинать все сначала, хотя бы и в самом малом масштабе! Это всегда болезненно. Наверно, в стране, откуда вы приехали, это сочли бы малодушием, косностью и там составилось бы обо мне скверное мнение.

57

Римский вал в Кэмберленде часть Римского вала, или Вала Адриана (11 в.), проходившего от устья реки Тайн до Карлайла.

Говоря так, она улыбалась мне необычайно приветливо, и я поспешил ответить:

Конечно, нет! Но ваши мысли опять совпали с моими. Только я не мог ожидать, что вы выскажетесь именно так. Насколько я здесь слышал, у вас принято часто менять местожительство.

Да, сказала она, люди вольны переселяться куда им угодно, но за исключением увеселительных поездок вроде нашей особенно в период жатвы и сенокоса люди странствуют мало. Не скрою, что и у меня иногда возникают настроения, когда чтото тянет меня из дома. Вот и теперь я хотела бы объехать с вами всю западную часть страны, ни о чем не думая, с улыбкой закончила она.

А мне сейчас об очень и очень многом надо подумать! отозвался я.

Глава XXIX

ОТДЫХ В ВЕРХОВЬЕ ТЕМЗЫ

Мы остановились отдохнуть там, где река огибала травянистую возвышенность, и расположились на прекрасном берегу, который поднимался косогором на внушительную высоту. Перед нами раскинулись широкие луга, и здесь уже работали косари. Я заметил нечто новое в спокойной красоте лугов: там и сям были посажены деревья, часто попадались фруктовые. Люди теперь больше не скупились уступить красивым деревьям небольшое пространство, в котором те нуждались. И хотя ивы местами были подстрижены это делалось для их улучшения и красоты, их не стригли ряд за рядом, уничтожая на полмили живописность пейзажа, но обдуманно постепенно подравнивали во избежание оголения местности. Одним словом, за деревьями ухаживали для общего удовольствия и пользы, то есть именно так, как мне говорил старый Хаммонд.

На этом берегу, на склоне холма, мы устроили себе полдник. Для обеда было рановато, но нам хотелось подкрепиться, так как мы выехали рано.

Узкая лента Темзы вилась у наших ног по местности, как я уже говорил, похожей на парк. Недалеко от нас виднелся красивый островок, поросший стройными деревцами. По склонам к западу от нас поднимался лес смешанных древесных пород, нависая над узким лугом на южном берегу реки, а к северу от самого берега отлого повышалась широкая полоса лугов. Невдалеке над чащей леса высился изящный шпиль старинного здания. Это здание со всех сторон плотно обступили несколько серых домов. Ближе к нам, в какихнибудь ста шагах от воды, стояло большое каменное строение современного типа. Квадратное и одноэтажное, оно казалось очень низким. Между домом и рекой не было сада, ничего, кроме аллеи из грушевых деревьев, еще очень молодых и тонких. И хотя дом не отличался богатством украшений, в нем было какоето естественное изящество, как и в молодых деревьях.

Сидя на берегу, мы любовались этой картиной светлого июньского дня. Мы не испытывали веселого возбуждения, а только тихое безмятежное счастье. Эллен, которая сидела рядом со мной, охватив руками колени, наклонилась ко мне и сказала тихим голосом, который Клара и Дик все же могли бы услышать, не будь они так безмолвно и влюбленно поглощены друг другом:

Друг, в вашей стране дома земледельцев похожи на этот дом?

Во всяком случае, ответил я, дома богачей на него не похожи: они словно пятна на лице земли.

Мне трудно это понять, сказала она. Я могу представить себе, почему рабочие, которые там так угнетены, не могут жить в прекрасных зданиях. Чтобы создать красивое жилище, нужны время, досуг и голова, не перегруженная заботами, и я отлично понимаю, что бедный народ не может иметь все те хорошие вещи, которые мы считаем необходимыми для себя. Но почему же богатые люди, у которых есть и время, и досуг, и строительные материалы, не создают себе красивых жилищ? Это непонятно. Я знаю, что вы хотите мне сказать, добавила она, взглянув мне прямо в глаза и покраснев, что их дома и вещи безобразны и пошлы, если им не посчастливилось быть старинными, как вон тот памятник труда наших предков (она указала на шпиль). Все они... простите, я не нахожу слова...

Вульгарны, докончил я за нее. Мы всегда говорим, что безобразие и вульгарность жилищ богатых людей неизбежное следствие нищеты и скудости, на которую они обрекают бедных.

Эллен задумчиво нахмурила брови, потом радостно

обратила ко мне лицо, словно поймав какуюто ускользавшую мысль, и сказала:

Да, друг, я вас понимаю. Иногда мы, точнее те из нас, кто интересуется этими вопросами, обсуждали все это. У нас осталось много свидетельств о так называемом искусстве времен до эпохи Равенства. И многие говорят, что не в условиях существования тогдашнего общества причина этого всеобщего безобразия. Безобразие распространялось на все проявления жизни, потому что оно нравилось людям. Они могли бы окружать себя прекрасными вещами, если бы стремились к этому, как теперь каждый при желании создает более или менее красивые вещи по своему вкусу... Стойте! Я знаю, что вы мне скажете!

Знаете? проговорил я, улыбаясь, но с сильно бьющимся сердцем.

Да, промолвила она, вы отвечаете мне и учите меня тем или иным вещам, даже не произнося ни слова! Вы хотели сказать, что во времена неравенства характерной чертой существования богатых людей было то, что у них не полагалось самим изготовлять предметы для украшения своей жизни. Они поручали эту работу тем, кого они принуждали жить под гнетом и в нищете. Естественно, что скудость, приниженность и уродливая нагота этих несчастных сказывались в украшениях, предназначенных для богачей, и, таким образом, искусство умерло среди людей. Не это ли вы хотели сказать, друг мой?

Да, да, подтвердил я, любуясь ею: она стояла на берегу, ветерок играл ее легким нарядом, одну руку она прижала к груди, другую, в увлечении своей речью, сжав в кулачок, опустила вниз.

Это правда, правда! повторила она еще раз Мы доказали справедливость этих слов!

Я же думал про себя: "Ведь я чувствую нечто большее, чем интерес к ней и восхищение ею!" И я стал уже задумываться, чем все это кончится. Мгновенный страх охватил меня: кто знает, какое средство "исцеления" предлагает эта новая эпоха для возмещения утраты того, что дорого нашему сердцу!