Вестники времен
Шрифт:
— По другой легенде, — дополнил Ангерран, — Грааль был утерян в годы прошлого Крестового похода — император Конрад или король Людовик приказали двум рыцарям-тамплиерам доставить святыню в Рим. Из Иерусалима тамплиеры выехали, последний раз их встречали в Антиохии, но потом оба храмовника бесследно исчезли. В эту легенду я верю больше, ибо знавал людей, которые вроде бы видели Грааль в Иерусалимском храме во время Второго похода. Что же до Святого Креста… Все, кто окружал реликвию на Тивериадских полях, погибли — епископы, орденские рыцари, потом Саладин приказал казнить всех до единого тамплиеров, наверное, потому, что они знали больше, чем хотелось бы султану.
— Вы участвовали в Тивериадской битве? — уважительно спросил сэр Мишель. —
— Скорее, бойня, — уточнил де Фуа и нахмурился. — Представьте: войско короля, рыцари орденов Храма и святого Иоанна собралось на огромном холме возле деревни Хаттин, это случилось к вечеру четвертого июля 1187 года. Пятого с утра сарацины подожгли траву у подножия холма, и Саладин отправил своих вояк снизу вверх, к вершине, где стояли наши знамена. Белое знамя королевства, украшенное пятью багровыми крестами, Босеан тамплиеров, черный штандарт паладинов святого Иоанна Крестителя и десятки вымпелов наших рыцарей… Султан отрезал пехоту от конницы и перебил всех, кроме тех, кто сдался. Личная гвардия Саладина смела охрану королевского шатра, перебила священников, остававшихся с Древом Святого Креста, и захватила в плен этого идиота Гвидо Лузиньянского, из-за тупости которого и случилось поражение… Вырваться из кольца сумел только светлейший граф Триполи Раймунд II и барон Генрих фон Ибелин. Рассказывали, что они договорились с Саладином и у меня есть основания этому верить. К вечеру всех пленных привели к султану, в его шатер…
— И вас тоже? — поразился сэр Мишель. — Правда, что Саладин сам убил Великого Магистра тамплиеров и Рено Шатильонского?
— Правда, — Ангерран поднял глаза на норманнского рыцаря, а внимательный Гунтер уловил в этом взгляде некую странность. Де Фуа не лгал, но и всей правды открыть не хотел. — Саладин приказал поднести воду с медом королю, тот выпил и передал чашу в руки Райнольда из Шатильона. Потом султан сказал: «Если ты, Рено, раскаешься в совершенных преступлениях перед своим королем и мной, если примешь ислам, я оставлю тебе жизнь». Рено отказался, Саладин выхватил саблю и ударил Шатильона в голову. Дальше повелитель сарацин зарубил магистра Ордена Храма. Нас увели, в точности я ничего больше не видел. Знаю только, что половину ночи гвардейцы Саладина рубили головы тамплиерам. Их было почти двести человек.
Среди сицилийцев поднялся возмущенный шум. И после таких историй мессир Ангерран смеет утверждать, что мусульмане наделены хоть каплей чести? Гильом де Алькамо так прямо и спросил.
— Смею утверждать и клянусь всеми святыми, — безмятежно глядя в глаза сицилийца, ответил де Фуа. — Тамплиеры во многом сами виноваты. Нельзя же убивать любого неверного, встретившегося на твоем пути, как храмовники всегда и поступали? Церковь учит: «Не мечом, но словом». Если христианские проповедники слабы и скудословны настолько, что не могут обратить в католическую веру распоследнего арабского крестьянина, то стоит изгнать их и прислать из Рима лучших.
— А кто сказал: «Не мир, но меч Я принес»? — проявляя неплохое знание Евангелий, горячо возразил сэр Мишель.
— Эх, сударь… — вздохнул Ангерран. — Эти речи Спасителя относились совсем к иному вопросу. Когда Иисус сказал, что Он принес на землю меч, это означало, что против Него ополчатся все демонические и адские силы, и меч этот выкован не из железа, но являет собой Божественное Слово, которым будут разрушены козни дьявола.
— А-а… — протянул рыцарь, наконец уяснив истинный смысл запомнившегося стиха из Писания. — Как вы много знаете, мессир!
— Возраст и опыт, — снисходительно усмехнулся Ангерран. — Доживете до моих лет, дражайший шевалье де Фармер, станете знать ничуть не меньше, а, наверное, и больше. Возвращаясь к Тивериаде, скажу одно: не все в окружающем нас мире может разрешить меч. Лучше прислушиваться к голосу разума. Господа, мой бокал пуст! Роже, вино принесли?
— Вы меня разорите, — состроил притворно-кислую мину де Алькамо-старший. И получил в ответ
Сицилийские вина, особенно напиток, являвший собой даже не вино, а перебродивший виноградный сок, выдавленный из ягод сбор этого года, весьма способствовали отвлечению от мрачных разговоров и Гильом первым завел песню. Остальные хором подхватывали. Ритм, как и полагалось, отбивали кружками по столу.
Коль сосед украл у тебя любовь, Так скорее пришпорь коня, Сюзерен прикроет на это глаза, Когда кровью смоешь ты срам. Так налей вина, опрокинь бокал — Два глотка за прекрасных дам! Свет их глаз заставляет преграды сметать — Согласятся друзья и враги. Ради них можно дьяволу душу отдать, Чтоб забыться на чудной груди. Ты к пробитой кольчуге стан нежный прижми, И любая прошепчет: «Дам…» Так налей вина, опрокинь бокал — Два глотка за прекрасных дам!Песенка отнюдь не куртуазная. Невозможно услышать нечто подобное из медвяных уст Бертрана де Борна — фаворит Ричарда предпочитал всяческие слезы-грезы-розы, оброненные платочки, вздохи при луне, трагическую любовь и откровенные признания на смертном одре. Песни военных выгодно отличались от точащих слезу лэ менестрелей, которые только и делали, что сочиняли душещипательные истории для романтических девиц наслушавшихся легенд о Галахаде.
Далее беседы окончательно и бесповоротно вошли в русло Крестового похода. Сицилийцы из тех, что помоложе, огорчались, говоря о короле Танкреде, который не принял на себя крест и недвусмысленно намекнул вассалам о необходимости оставаться дома. Сицилия и ее владения на Апеннинском полуострове были под угрозой — буйный сынок Фридриха Барбарросы, герцог Швабский Генрих фон Штауфен, желая урвать побольше владений, счел себя наследником сицилийского трона и оспаривал права молодого Танкреда. По новостям, пришедшим с полуночи, Генрих вместе со своей армией двигался к Риму, намереваясь затем высадиться на Сицилии, предварительно захватив земли Танкреда на материке. Единственно, младший Штауфен не осмелится начать войну, пока на Сицилии находятся могучие противники — Филипп-Август, верный союзник Танкреда, и Ричард Львиное Сердце, которому глубоко плевать, с кем драться, лишь бы драться. И потом, святейший Папа Климент объявил Божий Мир и, если герцог Швабский нарушит папское слово, ему не миновать самых крупных неприятностей, вплоть до отлучения.
Мирное, хотя и громкоголосое празднество во дворе семьи Алькамо вдруг прекратилось. Гунтер, обсуждавший с недоверчивым Гильомом преимущества плотного пехотного строя перед неорганизованной рыцарской конницей (этот факт доказала не столь уж давняя битва при Леньяно, когда ломбардцы в пух и прах разгромили Барбароссу), вдруг заметил, как во дворе появился всадник, быстро спрыгнул с седла и, поискав глазами Роже, подбежал к главе семьи. Шептались они недолго.
— Тихо! — рявкнул Алькамо-старший, с легкостью перекрыв шум во дворе. — Тихо, я сказал! Приказ короля!
Выглядел Роже превесьма озабоченно. Видать, новости, доставленные из мессинского замка, ему не понравились.
— Всем рыцарям и оруженосцам сейчас собраться, взять доспех и оружие! — громко распорядился Роже. — Королем Танкредом нам приказано занять ворота святой Терезии. Нет, нет, не война! Просто король хочет обезопасить город.
«От кого? — изумился Гунтер. — Враждебных армий на острове нету, Танкред дружит с Филиппом Капетингом, а у него здесь самое сильное войско. Или? А вдруг сбывается то, что я помню из курса истории в Кёльнском университете? Неужели Ричард?..»