Весы Лингамены

Орлов Роман

Но что же выдала машина?! Первые два варианта слабо отсвечивали фиолетовым, что означало, что они едва перешагнули порог значимости, и только поэтому были представлены. Гелугвий быстро пробежал их глазами и остался безучастным. Переплетения судеб этих мужчин и женщин, живших во времена Сумеречного Варвара, никак не затронули его. Оставался только один, последний вариант, найденный вычислителями. Вероятностный индикатор горел здесь несколько ярче, чем в первых двух вариантах, но это ещё ничего не значило. Гелугвий на миг оторвался от экрана и закрыл глаза. Тридцать лет работы. Тридцать лет жизни отдано благородной задаче подгонки человеческого счастья под общий кармический знаменатель. Тридцать лет он пытался улучшить мир, в котором жил. Но сейчас остался один, последний шанс изменить свою собственную жизнь. Ну что ж...

Махагайя

с любовью наблюдала за своим избранник ом . Нет, она и не надеялась, что он подойдёт поцеловать её перед своим уходом. Или хотя бы скажет ей два-три ласковых слова на прощанье. И, хотя женское сердце всегда было склонно к преувеличениям , Махагайя не ждала чудес и просто принимала его вот таким - всепоглощающе и бесповоротно. Сейчас женщина наблюдала, как Сарнах в своей манере несколько суетливо собирался на работу - там его уже ждали, а он, как обычно опаздывал. Зацепившись краем рубашки за угол шкафа , он уронил расчёску и, не заметив этого, стал шарить рукой на полке в её поисках. Махагайя была рада хоть что-то сделать для любимого, и, тем более, приблизиться к нему как бы невзначай. Расчёска была быстро возвращена неуклюжему торопыжке , и женщина была вознаграждена мимолётной улыбкой возлюбленно го.

Здесь Гелугвия впервые кольнуло: а ведь это он тридцать лет ничего вокруг не замечал, кроме своих алгоритмов. И едва ли хоть раз поблагодарил маму за её постоянную, бесконечную заботу о нём! Не потому ли он и достоин своего мучительно осязаемого, с некоторых пор, одиночества?

... е сли Махагайя не была занята в Совете Земли, где её знали как хорошего аналитик а , то обычно ждала Сарн аха долгими, тягучими вечерами. Нескончаемые минуты перетек али одна в другую, складываясь в безучастные часы. Но вдруг открывалась дверь, и возбуждённый Сарнах, едва обняв подругу, на ходу начинал рассказывать о последних шагах в разработке кристалловизоров. С овсем немного оставалось уже до появления первой экспериментальной модели, которую проектировали инженеры Всемирного КБ , где работал Сарнах. И все последние месяцы он без удержу говорил об этом дома: рассказывал технические подробности с набитым ртом во время ужина; плескаясь в ванной и перекрикивая шум воды, вещал о будущем человечества; засыпая с блаженной улыбкой рядом с Махагайей, устало бормотал о скором неслыханном скачке в развитии человеческой цивилизации. Затем Сарнах, обессиленный, отключался, и Махагайя, тихонько положив голову к нему на плечо, слушала дыхание любимого. Она искренне восхищалась им: пусть ей почти и не доставалось его внимания, но ведь он жил во имя будущего человечества! Ещё чуть-чуть, и кристалловизоры навсегда изменят мир, наступит золотой век Земли!

С каждой новой строчкой рассказа в событиях далёкого 27-го века Гелугвий всё больше узнавал себя и Наланду, и книга его жизни постепенно раскрывала перед ним неизвестные ранее страницы; но вот все части мозаики легли на свои места, и белеющая вспышка осознавания озарила сознание учёного и мурашками пробежала по всему телу. Теперь Гелугвий уже знал, что написано дальше. Он не особенно удивился, когда прочитал, что именно Махагайя на Совете Земли резко высказалась против идей Сумеречного Варвара, приписав тому желание ввергнуть человечество во мрак Средневековья. А Сумеречный, потеряв всякую надежду, взорвал завод кристалловизоров, который строило и разрабатывало Всемирное КБ, где трудился Сарнах. Гелугвий поднялся и выключил экран.

– Ну, всё, наконец-то!
– воскликнул он вслух.
– Остальное нам ясно и без вычислителей. Прошло четыреста лет, и Сумеречный-Ящер вернулся отдать мне должок за уничтоженные труды по проектированию завода и, сам того не подозревая, познакомил меня с Наландой. Но и за мной тоже водится должок! Отныне я буду учиться посвящать свою жизнь конкретному человеку, а не только эфемерному спасению человечества посредством вычисления кармопроцента, что само по себе пока что счастья ни одному живому организму не принесло! И даже если Наланда не примет меня как мужчину, я просто уйду в Город Радости и буду там для неё печь топить и готовить! Вот там от меня точно будет больше толку, чем здесь!

Так Гелугвий, за все тридцать лет работы в ИКИППСе не сумевший научно доказать существование кармы, обрёл веру в Учение о взаимозависимости и убедился, что этот закон каждый открывает для себя сам.

Утром следующего дня учёный, хорошо выспавшись, направился из института кармоведения прямо в Город Радости. Ничто не поколебало и не развеяло за ночь его уверенность, и сомнения отныне перестали кружить над ним своим зудящим сонмом. А пока учёный приближается к дому Наланды, скажем по секрету, что не только он один вспоминал ту первую встречу под сенью последних минут жизни Колпака Неймара. Нередко, а со временем - всё чаще и Наланда вызывала в памяти того высокого смешного мужчину с кудрями, приходившего знакомиться, когда Эксперимент решили прекратить. Женщине запомнились его орлиный нос и несколько робкий, но глубокий взгляд. За всей этой нескладной внешностью угадывался обладатель большого сердца, способного любить искренне и без оглядки.

И вот спустя полтора месяца они снова стояли на том же месте и с любопытством оглядывали друг на друга. Для жаждущих увидеться полтора месяца - срок долгий. Но лето было ещё в самом разгаре, и встретившиеся не сговариваясь опустились на мягкую траву. Всё, казалось, располагало к долгому разговору.

– Здравствуй, Наланда, - сказал Гелугвий без былого ёрзанья и дрожи в голосе, - я хочу поведать тебе одну историю.

Учёный столь спокойно и умиротворённо смотрел на свою собеседницу, что у той поначалу даже шевельнулась мысль - не слишком ли глубоко она в последнее время погрузилась в мечты? Не нафантазировала ли лишнего под грузом неизбывного одиночества?

А Гелугвий, не торопясь, стал рассказывать о своих переживаниях и экспериментах, об удивительном сне и встрече с ромашками. Он всё говорил и говорил, а Наланда слушала это с всевозрастающим вниманием. Но когда учёный дошёл до описания, выданного ему машиной, обычно сдержанная женщина чуть ли не впервые в жизни ощутимо занервничала, грудь её стала часто вздыматься, а глаза беспокойно забегали. К окончанию рассказа Наланда уже знала, что это - судьба. Но требовалось ведь как-то объясниться: Гелугвий ни разу не назвал имени той, ради которой всё это затеял.

– О, Гелугвий! И ты столько времени вычислял всё это лишь для того, чтобы узнать, что она - это твоя судьба?
– еле сдерживая волнение, тихо проговорила Наланда.

– Ну да, а как же ещё?
– искренне удивился учёный.
– У нас в ИКИППСе по-другому и не бывает.

И сказав это, Гелугвий просто протянул руку Наланде, которая, наконец, прочитала в его глазах то, что хотела. Весь остаток того замечательного дня они счастливо бродили по полю вдвоём, и шум Города Радости, близ которого они гуляли, совершенно не мешал им вершить свою судьбу.

– Ну, так вот, - смеялся вскоре Гелугвий уже совсем непринуждённо, - меня вдруг проняло понимание, а такого, прошу заметить, без формул раньше у меня не бывало!
– что тот– это я, а она– это ты. Это мы, Наланда!

Наланда стиснула ладонь великана и воскликнула:

– У учёных всегда такой долгий путь к сердцу другого человека, или это ты один такой особенный?

– Ох, не знаю я, как у других учёных, но мой поиск закончен!