Шрифт:
Часть первая
Основание счастья – не в самом человеке, оно не в том, чтобы иметь собственный домик, брать и получать.
Счастье – это участие в борьбе, где нет границы между твоим личным миром и миром в целом
В Бронксе
В тот год он катался в метро из конца в конец города, двести миль рельсового пути. Ему нравилось стоять в первом вагоне, прижав ладони к лобовому стеклу. Поезд проламывался сквозь темноту. На платформах стояли люди, уставившись в никуда: взгляд, отработанный годами. Проносясь
Рабочие носили фонари по соседним путям. Он высматривал канализационных крыс. Чтобы увидеть всю целиком, хватало десятой доли секунды. Затем остановка, скрип тормозов, люди, сбившиеся в кучу, словно беженцы. Они вваливались в двери, стукались об их резиновые края, дюйм за Дюймом протискивались внутрь, их тут же прижимало друг к Другу, и они смотрели поверх соседних голов в привычное забвение.
К нему все это не имело отношения. Он просто катался.
Сто сорок девятые улицы – пуэрториканцы. Сто двадцать пятые – негры. На Сорок второй улице, после поворота, где металлический визг достигал предела, народу заталкивалось больше всего: портфели, пакеты с покупками, школьные ранцы, слепые, карманники, пьяницы. Его не удивляло, что в метро попадается больше любопытного, чем в знаменитом городе наверху. Все, что было интересного там, при свете дня, он мог найти в более чистом виде в тоннелях под улицами.
В полуподвальной комнатке мать и сын вместе смотрели телевизор. Она купила цветной фильтр для «Моторолы». Верхняя треть экрана постоянно была голубой, середина – розовой, а нижняя полоса – волнисто-зеленой. Он сказал ей, что снова прогулял школу и ездил на метро в Бруклин, где ходит дядька в пальто с оторванным рукавом. «Загулял», как они это называли. Маргарита считала, что не так уж страшно время от времени пропустить денек. Дети в школе постоянно дразнили его, а у него не получалось сдерживаться, он взрывался мгновенно – известное дело, мальчик рос без отца. Как в тот раз, когда замахнулся перочинным ножиком на невесту Джона Эдварда. Нет, Маргарита не считала, что ее невестка достойна кровной вражды. Персона невысокого пошиба, да и ссора случилась просто из-за стружек: он настрогал деревяшку прямо на пол в невесткиной квартире, где они снова пытались жить одной семьей. И вот пожалуйста. После этого их видеть не желали, и пришлось переехать в полуподвальную комнатку в Бронксе, – тут и кухня, и спальня, и все остальное вместе, – где с телеэкрана вещали голубые головы.
Когда становилось холодно, они стучали управляющему по трубам отопления. Имеют право на пристойную температуру.
Мать сидела и выслушивала жалобы сына. Она не могла нажарить для него тарелку отбивных всякий раз, когда ему хотелось, но не скупилась с деньгами на школьный обед и даже сверх того – на комиксы или катание в метро. Всю жизнь ей приходилось мириться с несправедливостью этих жалоб. Эдвард бросил ее, когда она была беременна Джоном Эдвардом, потому что не хотел сажать себе на шею ребенка. Роберт рухнул замертво душным летним днем на Элвар-стрит в Новом Орлеане, когда она носила Ли, а это значило, что ей придется искать работу. Потом появился улыбчивый мистер Экдал, лучший из всех, единственная надежда, человек намного старше нее, инженер, который зарабатывал около тысячи долларов в месяц. Но он коварно изменял ей, и в конце концов она его застукала: наняла мальчишку, который притворился разносчиком телеграмм, и, распахнув дверь, обнаружила женщину в неглиже. Это не помешало мужу состряпать бракоразводный процесс таким образом, что в результате она лишилась приличной компенсации. Жизнь съежилась до постоянных переездов в поисках жилья подешевле.
Ли видел в «Дейли Ньюс» фотографию греков, ныряющих с пирса в центре города за каким-то святым крестом. Их священники носили бороды.
– Думаешь, я не понимаю, чего ты от меня ждешь.
– Я весь день на ногах, – говорила она.
– А я сижу у тебя на шее.
– Я такого никогда не говорила.
– Думаешь, мне нравится самому готовить себе еду.
– Но я же работаю. Работаю. Разве я не работаю?
– Еле наскребаешь на еду.
– Я не из тех, кто сидит сложа руки и ноет.
По четвергам вечером он смотрел передачи о преступниках. «Бригада рэкетиров», «Сети зла» и прочее в том же духе. За оконной решеткой в свете уличного фонаря косо падал снег. Северный холод и сырость. Маргарита пришла домой и объявила, что они снова переезжают. Она нашла три комнаты на сотой с чем-то улице рядом с Бронксским зоопарком, что весьма кстати для подрастающего паренька, который интересуется животными.
– «Природа», написанная задом наперед… – сказали по телевизору.
Квартира находилась в пятиэтажном кирпичном доме рядом с железной дорогой. Утицу наводняли мрачные персонажи. Умственно-отсталый мальчик с прыгающей хромой походкой, ровесник Ли, таскал живого краба, украденного из итальянской лавчонки, и тыкал им в лицо детям помладше. Обычное зрелище. Драки камнями – тоже обычное дело. Парни с самодельными пистолетами, изготовленными в школьной мастерской, тоже становились привычными. Однажды вечером он видел в окне, как двое мальчишек посадили кота из бакалейной лавки в джутовый мешок и стали бить этим мешком по фонарному столбу. Он старался, чтобы его передвижения не совпадали с ритмом жизни улицы. Не выходи на улицу с двенадцати до часу, с трех до пяти. Изучи окрестные переулки, пользуйся темнотой. Он катался на метро. И много времени проводил в зоопарке.
Водились тут и пожилые мужчины, которые, прежде чем усесться на приступку перед домом, аккуратно стелили на серый камень носовой платок.
Его мать была невысокой и стройной, волосы только-только начинали седеть. Ей нравилось в шутку называть себя «крошкой» – так она себя и чувствовала. За едой они наблюдали друг за другом. Он по книжке выучился играть в шахматы, сидя за кухонным столом. Никто не знал, с каким трудом дается ему чтение. Она покупала статуэтки и безделушки и рассказывала о своей жизни. Он слышал ее шаги в коридоре, слышал, как она поворачивает ключ в замке.
– Еще одно уведомление, – сказала Маргарита, – нам угрожают судом. Ты что, прятал эти бумажки? Они хотят возбудить дело о прогулах и пишут, что это последнее предупреждение. Здесь сказано, что ты вообще не был в школе с тех пор, как мы переехали. Ни одного дня. Не понимаю, почему я должна узнавать об этом из почты. Это удар, это потрясение для моей нервной системы.
– А зачем мне ходить в школу? Я там не нужен, я туда не хочу. Так что все нормально.
– Они нас раздавят. Это тебе не дома. Они затащат нас в суд.
– Я и сам могу сходить в суд. А ты иди, как всегда, на свою работу.
– Да я бы все отдала, лишь бы сидеть дома и воспитывать детей, и ты это прекрасно знаешь. Это больной вопрос для меня. Не забывай, я сама выросла без отца. Знаю, как это тяжело. Там, дома, я работала в маленьких магазинах управляющей…
И пошло-поехало. Она забывала о его присутствии. Два часа подряд пискляво бубнила, словно читала ребенку. Он смотрел тестовую заставку в телевизоре.
– Я люблю наши Соединенные Штаты, но совершенно не стремлюсь снова оказаться в зале суда, как тогда, с мистером Экдалом, когда он обвинил меня в неконтролируемых вспышках бешенства. Они будут налегать на то, что нас официально предупреждали. Скажу им, что я – человек без высшего образования, но вращаюсь в хорошем обществе и содержу дом в порядке. Мы – семья военного. Вот мое оправдание.