Ветеран Цезаря
Шрифт:
— Ну приготовь там всё, — кивнул Цезарь. — Я сейчас. — Через минуту он вошёл в палатку и, опускаясь на кровать, заменявшую обеденное ложе, сказал: — Кажется, убедил твоего начальника… Жестокость вообще бессмысленна, а тут она ещё и беззаконна: большинство этих людей свободнорождённые и взяты в плен не по праву войны, а украдены с дорог и пастбищ своей родины… Иди, постарайся получше накормить этих несчастных. Прислуживать мне будет Аксий.
На палубу поднялись двое рабов и пират, нагружённые ворохом одежды. Клянусь, ни на одном пиратском корабле ни до, ни после этого не было ничего подобного. Сами пленники были потрясены, когда их одели во всё чистое и дали им поесть, как людям, а не как псам.
Булл решил переменить личину нашей миопароны, придав ей вид рыбачьего судна. Правда, корпус наш —
Прежде всего пурпурный парус заменили обычным белым, сняли позолоченную мачту, спрятали под палубу абордажные мостки. На корме вместо флага с изображением Горгоны Медузы [30] вывесили другой — с искусно вышитой нереидой [31] . Корпус корабля покрыли серебристо-серой краской: это скрадывало его стройность, делало его очертания расплывчатыми, особенно в яркие солнечные дни. На палубе навалили рыболовные сети, багры и укрепили широкие чаны, в которых рыбаки держат иногда живую рыбу. Так пираты подготовились к безопасному плаванию в ожидании выкупа. Теперь при встрече с военным судном мы могли сойти за мирных торговцев рыбой.
30
Горгона Медуза— самая страшная из трёх сестёр Горгон: от её взгляда каменело всё живое.
31
Нереиды— морские нимфы (низшие женские божества).
Пока продолжались эти работы (да и после!), жизнь на пиратском корабле шла совершенно необычно: пленные ежедневно купались и вдоволь ели; Цезарь, поднимаясь с зарёй, читал и писал, а на палубе в это время воцарялась тишина; после занятий он состязался с пиратами в борьбе, метании копья, поднимании тяжестей и плавании. Военные учения, прежде бывшие пыткой, стали для меня удовольствием. А когда Цезарь снисходил до борьбы со мною, я испытывал настоящее блаженство. Иногда он читал нам свои стихи и речи и, если пираты ими не восторгались, он называл их дикарями, невеждами и грозил повесить. Этим «шуткам» рукоплескали, как проявлению необыкновенной смелости, а я дрожал, что, в конце концов, всё это может надоесть разбойникам и они выбросят патриция за борт или продадут в рабство. Разозлившись, они и трёхсот тысяч денариев не пожалели бы! А он писал такие прекрасные стихи и речи!.. Я восхищался их звучностью и точностью языка и даже осмелился спросить однажды, как он этого достигает.
— Избегаю необщеупотребительных слов, как кормчий подводных камней, — объяснил он, — и потом, скуплюсь на эпитеты. — Он поднял палец и оглядел присутствующих. — Из всех вас одного Луция оставлю я в живых за тонкость вкуса и любовь к литературе.
— Хо-хо-хо!.. — загрохотали разбойники.
Они восхищались им! Они были просто влюблены в него и теперь уж не ради добавочных ассов, а из почтения к нему соблюдали тишину, когда он работал или спал. Даже Булл не ревновал подчинённых к Цезарю: он гордился своей мнимой близостью к пленнику и, подозреваю, во время уединённых бесед уговаривал его остаться с пиратами на всю жизнь, суля ему власть разбойничьего царя. По крайней мере, Аникат как-то мне проговорился, что царю пиратов, владыке всех морей от Понта до Столбов Геракла [32] , следовало бы поучиться уму, смелости и хладнокровию «у нашего Гая». Вот из кого, мол, вышел бы отличный повелитель разбойников, если бы ему не мешала патрицианская гордость… Тут (как сейчас помню) Аникат выпучил на меня глаза, сообразив, что сболтнул лишнее, и потребовал клятвы, что я никогда никому не передам непочтительных его слов о царе пиратов.
32
Геркулесовы Столбы(Столбы Геракла). — Так назывались в древнем мире мысы Гибралтар и Цеута по обеим сторонам Гибралтарского пролива.
Конечно, я эту клятву дал, а сам размечтался: не царём пиратов мог бы стать Цезарь!.. Он мог бы подчинить их самих и все их корабли Риму. Я мог бы ему помочь (я ведь многое о пиратах знаю). За это сенат дал бы ему триумф, и может быть, и для меня нашлось бы место в его триумфальной колеснице!.. А как благословлял бы нас народ!.. Ведь хлеб и все товары сразу подешевели бы, как только стала бы безопасной их перевозка… Я много раз слышал в конторе отца, как облегчилась бы жизнь, если бы пираты не создавали угрозы для торговли.
Да!.. Счастливые это были дни… Только по вечерам, укладываясь на подстилку в кухне, я вспоминал о Диксипе, и в сердце у меня начинал копошиться злой червячок. Но я так утомлялся за день! Я не мог думать… Я прижимал рукою сердце, чтобы придушить злого червяка, и засыпал.
Продав пленных на делосском рынке, мы плавали у берегов Азии в ожидании корабля с друзьями Цезаря. Ни разу он больше не беседовал со мною так запросто, как в день своего появления у нас. Но я был счастлив одним его присутствием и разговорами с его рабом Аксием, который мог без конца рассказывать о своём господине. Больше всего меня поразило, что Цезарь в седле на всём скаку одновременно делал заметки да ещё отвечал на вопросы своих спутников. Желая походить на него, я попробовал соединить хоть два занятия и в то время, как резал мегарский лук, стал декламировать Аникату мои любимые стихи из «Одиссеи». То место, где Одиссей, открывшись сыну, с его помощью распугивает сотню бездельников, докучающих его супруге требованиями выбрать себе среди них мужа… Из-за капризов богов он не мог попасть в свою Итаку целых двадцать лет! И никто уж, кроме Пенелопы, не верил, что её супруг вернётся. А он вернулся и затеял бой с нахалами, наводнившими его дом.
Дойдя до описания этого боя, я распалился и, отбросив луковицу, кинулся на повара, размахивая кухонным ножом, словно мечом. Старику это не понравилось. Он увернулся и завопил во всё горло:
— Спасите!.. Мальчишка сошёл с ума!
На его крик скатился по лесенке Гана, отнял у меня нож и пригрозил, что изобьёт, если я вздумаю ещё пугать своего покровителя, прибавив, что я тут никто, живу «из милости» и не имею пока права даже на самую маленькую частицу добычи. Я ничего не ответил, но подумал (не скрою — со злорадством), что не стоит из-за глупости грязнули повара отказываться от задуманных упражнений: я римский гражданин и скоро буду свободен, а пираты попадут в тюрьму и их казнят или продадут в рабство. А до тех пор надо выбрать что-нибудь более спокойное, например, можно совместить варку обеда и сочинение речи.
И вот, выпросив у Аксия покрытую воском дощечку и палочку для письма, я уселся возле плиты, на которую поставил варить мясо. Увы! Излагать свои мысли оказалось труднее, чем я предполагал, и вскоре, увлёкшись борьбой с грамматикой, я позабыл обо всём остальном. Аникат, как назло, куда-то ушёл. К тому времени, как он вернулся, вода успела выкипеть, мясо начало подгорать, и я получил здоровенную затрещину, прежде чем успел сообразить, что произошло. Никогда не думал, что у повара такая тяжёлая рука! Не желая, чтобы Цезарь узнал, как неудачно я ему подражаю, я решил на время прекратить свои опыты.
Аксий говорил, что Цезарь тоскует о матери не меньше, чем о жене и дочке. Я этому удивлялся, потому что редко вспоминал свою мать, до сих пор тая против неё обиду. Мне было страшно даже помыслить о возвращении в дом, где распоряжается Диксип! С каким стыдом вспоминал я час, проведённый в таблинуме отца, когда этот… сын вольноотпущенника поставил меня в дурацкое положение и она смеялась, вместо того чтобы указать ему на дверь! При мысли об этом сердце у меня в груди начинало колотиться, будто хотело разбиться о рёбра.
Нет, я не мог возвратиться в дом, где когда-то всё жило мною, а потом вдруг я стал чужим и ненужным. Но как объяснить это Цезарю? Он скажет, что Диксип только наш клиент, что через несколько месяцев я надену тогу взрослого и тогда в моей власти будет поступить с любым клиентом так, как я найду нужным. Ох, с каким наслаждением я выгнал бы вон Диксипа, если бы этот дом был ещё нашим! Но он принадлежал кому-то другому… Мы с матерью в нём только гости.
В те дни мы плавали у побережья Карии, вокруг островов, рассыпанных неподалёку от Милета. Встреча с друзьями Цезаря была назначена в этих водах. Я ждал скорого освобождения и всё крепче утверждался в решении разыскать Валерия, но таил эти мысли про себя.