Ветеран
Шрифт:
У дверей его остановил молодой лейтенантик, судя по выражению лица – из штабных, что в нынешней атаке не участвовали.
– Куда, солдат, генерал еще не закончил! – выдавил он с презрением.
– У меня увольнительный от этой мути! – выплюнул слова Григорий Лукас и сунул в лицо офицеру регистрационную карточку. Лейтенант считал с нее один вольный день.
– Проходи.
Григорий ушел, не оглядываясь. Так же поступил каждый второй десантник, вырвавшийся из пекла боя. А в спину им неслась помпезная речь главнокомандующего:
– Многие ваши товарищи сложили сегодня головы на поля боя!! Но их жертва не будет напрасной!! Мы победили!! Мы вышибли ренегатов с этой планеты!!
Голос главнокомандующего не оставлял десантников и в коридорах станции. Он доносился из каждого угла, раздавался за каждым поворотом, отражался от стен.
«Что за бред!» – думал Григорий, скрываясь за спасительной дверью казармы, где уважалось право солдата на личную жизнь и дозволялось выбирать, что слушать: веселую музыкальную станцию с Земли либо новостные сводки с полей сражения.
Последние две недели до демобилизации были самыми тяжелыми в жизни Григория Лукаса. Крупное механизированное сражение возле деревни Пархорка на планете Багдад, где со стороны ренегатов выступили двести тяжеловооруженных танков с броней класса «Z—100» супротив тысячи неповоротливых машин землян с броней класса «Z—200». Несмотря на численное превосходство землян, ренегатам удалось продержаться тридцать дней и ночей, прежде чем потерпеть сокрушительное поражение. Григорий Лукас во главе батальона «Альфа – 4», которым в начале его службы командовал комбат Усанов, обезвредил восемь вражеских танков и уничтожил до ста единиц живой силы противника. Прошло восемь месяцев со дня первой операции. Григорий смирился с мыслью: «война – это ложь». И более не мучался угрызениями совести, убивая себе подобных. Он понимал, что, приобретя смирение, утратил что-то важное, человеческое в душе. И процесс необратим.
«Но коли утрачено раз и навсегда, то и сожалеть не о чем» – рассудил Лукас, всаживая автоматную очередь в живот ренегата – живую бомбу, что пытался подорвать собой артиллерийский дзот, переодевшись в форму флота «Вторжение».
За танковой мясорубкой возле деревни Пархорка последовала экстренная высадка на планету Тифлис. Три доукомплектованных батальона, усиленных двумя мотоотрядами, с борта шлюпок вклинились в бой с численно превосходящим противником, но вынуждены были отступить под шквальным огнем и укрыться в багровой роще, которую спустя полчаса ренегаты спалили напалмом, вытесняя противника на открытую площадку Ниагарской ладони, где оставшихся в живых накрыло ливнем бомб. Десантники оказались в ловушке, зажатые со всех сторон войсками ренегатов.
К этому времени из трех комбатов в живых остался лишь один – Григорий Лукас, который вынужден был взять на себя командование и принимать решение: оставаться в окружении с перспективой погибнуть или сдаться в плен; или прорываться сквозь цепи ренегатов. Григорий выбрал последнее.
Из окружения выбилась лишь половина солдат. Григорий был тяжело ранен в живот и первой же эвакуационной шлюпкой отправлен в госпиталь, где его застали две отличные новости. Приказом главнокомандующего он был представлен к ордену «Феникса в пламени» – высшей награде, которую мог получить младший офицер. Второй приказ, общий по армии, о демобилизации, включал в себя фамилию Лукаса.
В госпитале Лукаса навестил полковник Осокин, непосредственный начальник и товарищ по распитию горячительных напитков.
– Значит, уходишь? – спросил он, присаживаясь на постель.
– Точно так, – согласился Григорий, улыбаясь.
– А может, рванешь в профессионалы?
– Увольте.
– Ну, как хочешь, – кисло ухмыльнулся полковник, доставая из кармана форменного пальто полулитровую бутылку водки. – Давай тогда по маленькой на прощание.
– Почему нет, – согласился Лукас, приподнимаясь на постели.
Разлили по походным стопкам. Чокнулись.
Лукас вспомнил убитого им мальчишку-ренегата. Первого. Содрогнулся от мерзкого запаха в душе. Опрокинул стопку, залпом проглотил водку, и образ насаженного на прут арматуры детского тельца растаял, улегся на дне памяти, чтобы всплыть в самый неподходящий момент.
Григорий Лукас вступил на родную землю в самом начале весны. Грязный снег таял, образовывая лужи и озера. Запахи гниения и первозданной свежести смешивались в бодрый коктейль, который пьянил, кружил голову.
В здании космопорта, пройдя таможню, Григорий отыскал бар и водрузился на стул у стойки, разместив свой вещмешок рядом.
– Виски с содовой, – попросил он.
Бармен поставил перед ним заказ и вежливо отошел.
Григорий опустошил бокал и задумался. Он много раз представлял себе, как вернется домой, как опрокинет несколько рюмок виски в баре, а затем поймает такси и назовет улицу, где прошло его детство. Дома его ждали мать (когда Григорий получил повестку из военкомата, с ней случился сердечный приступ) и семнадцатилетний брат (которому не терпелось в свой черед взять в руки автомат и отправиться крошить «подлецов-ренегатов»). Как они воспримут его возвращение? Григорий волновался. Он чувствовал жуткую неуверенность, словно выбрался с диверсионной миссией в стан врага, взяв из оружия только перочинный нож.
Опустошив еще три рюмки виски и изрядно захмелев, Григорий расплатился и выбрался из-за стойки бара.
– Служивый, барахло-то забери, – пренебрежительно окликнул его официант.
Рука Григория Лукаса нервно дернулась к поясу, где еще совсем недавно висел пистолет. Официант поспешил ретироваться в подсобное помещение.
Подхватив сумку, Григорий вскинул ее на плечо и вышел.
Свободная машина с черными шашечками и вывеской «Такси Крузо» стояла возле выхода. Григорий назвал адрес, забрался на заднее сидение, положил вещмешок на колени, обнял его и закрыл глаза. От мешка пахло чужой землей, прелой листвой и пожаром. Родной, любимый запах. Лукас уже не ощущал той радости, которая наполнила его, когда он читал приказ о демобилизации, и которая была с ним, когда он на пассажирском лайнере стремился в родной Ярославль. Он сомневался в правильности своего поступка. Может, разумнее было принять предложение полковника Осокина и остаться в десанте на контракте.
Машина остановилась. Григорий открыл глаза и зевнул. Он обнаружил родной дом за высоким забором, обвитым сухими плетьми винограда. Покосившуюся калитку, собранную руками отца накануне отправки на фронт.
– Ветеран. Очнись, ветеран. Приехали, – окликнул его таксист.
Григорий раскрыл бумажник, вытащил две купюры и протянул их водителю, открывая дверь. Ступив на мерзлую землю, он хлопнул дверцей, отправляя освободившееся такси в обратную дорогу.
Возвращаться было поздно. Развернуться в двух метрах от мечты и сбежать. Так поступали только трусы, но никак не десантники земного флота «Вторжение». Григорий решительно распахнул калитку и вступил на дорожку, выложенную из белого камня.