Ветка Палестины
Шрифт:
Наверное, сразу после работы в театр, подумала Полина.
Не обращая внимания ни на Полину, ни на полковника, который пришел на прием к профессору, женщина в бархате крикнула гневно:
– Почему ты остановил свой выбор на этой девчонке?! Что она сумеет тебе сделать?! Профессор оборвал ее, выпроводил.
Полина, уйдя от профессора и встретив в коридоре знакомого, сказала в полной растерянности, что ее, наверное, не возьмут.
Ворвалась какая-то дама...
– В черном платье?!
– перебил знакомый и начал трястись
– И он от хохота даже на корточки присел.
И действительно, не взяли Полину. Утром из окошка бюро пропусков высунулась голова и заявила, что пропуска на нее нет. "И, сказывали, не будет... "
Смеялись две академии, пол-университета, а в академическом санатории целую неделю только этим и жили: смех хорошо лечит.
Лишь нам с Полиной было не смешно. Деньги кончились. Я получал студенческую стипендию, по нынешнему счету -- 24 рубля, а врачи, приезжавшие к Полине, других слов будто и не знали: "Питание, питание..."
Я старался подработать где мог. Вел занятия в литкружке. Отредактировал, а точнее, начисто переписал полковничьи мемуары.
Приносил в Совинформбюро очерки о военных годах, которые печатались, как мне объявили, в газетах Южной Америки, пока однажды интеллигентная старушка редактор не сказала мне, потупясь, что новым руководством Совинформбюро я из списков авторов почему-то вычеркнут.
Жили в долг. Раз в неделю ходили за костями. Их продавали в палатке у мясокомбината. Стояли у палатки подолгу, не меньше двух часов
Место ветреное. Зимой так свистело, что очередь нет-нет и оглядит друг друга: не поморозился ли кто?
Мы набивали костями большую сумку, вешали ее за окно. Там был наш холодильник. Хватало на целую неделю. Все не пустой суп.
Как-то Полина простояла полдня. Впереди, размахивая руками, топчась, грелся рабочий в расползавшемся от кислотных брызг ватнике.
Подошла женщина в роговых очках и спросила, какие кости привезут свиные или говяжьи? Кто-то ответил,- наверное, свиные...
Она ушла, и рабочий в ватнике, повернувшись к Полине, сказал в сердцах:
– - Евреи, им подавай на выбор. А мы хоть какие возьмем. Верно?..Притоптывая и оглядев белое лицо Полины, забеспокоился:
– - Совсем охолонела девчонка. Возьми мои варежки. Душа согреется.
Каждое утро Полина уходила на поиски работы. Просматривала объявления в газетах, на улицах, у входа на предприятия. Время от времени звонили университетчики, сообщали, где нужны химики.
Полина объехала все большие химические заводы - Дорогомиловский, Дербеневский, Карповский, на котором работала в войну.
Не брали никуда.
Уже не спрашивала, где работать, что делать, какая зарплата,- лишь бы не умереть.
Как-то ей позвонили из университетского комитета комсомола, сказали, что она выделена на ответственное дежурство. Следить за порядком возле райкома партии. На праздники.
Полина явилась в райком, протянула бумагу из университета. Инструктор райкома взглянул на документ и... выругался.
– Какую дрянь вы привели с собой?!
– - вознегодовал он.
– На ответственное дежурство. У райкома.
– Дрянь?..
На сопроводительном документе были напечатаны фамилии двух комсомолок. Полины и вторая -Фридман. Инструктор ткнул пальцем в фамилию "Фридман".
– Сами не видите, какую дрянь?! Полина полдня продежурила, глотая слезы, у райкома партии, закоченев от северного ветра и не решаясь сказать синей от холода, как и она, подруге, как их тут встретили.
Это, возможно, трудно понять современной молодежи. Почему не ушла? Не увела подругу? Боялась?..
Нет, ее воспитала война. Гады гадами, а дисциплина дисциплиной...
В то утро дома не было даже хлеба. Я запомнил весь этот день потому, что вечером, после Полинкиного дежурства, мы встретились у ее дяди, где на праздники готовилось, по священным традициям военных лет, ведро винегрета для всех родичей, и я заплакал, глядя, как замерзшая Полина ждала, когда ей положат на тарелку этот винегрет, привычно, по-сиротски, держа руки на коленях...
У родного дяди она - сирота. У райкома партии - сирота. У отдела кадров... Какое-то закоренелое сиротство...
Палец о палец не ударят, пусть подыхает. Родной дядя, родной комсомол, родные кадровики. ..
Я считал дни до выхода журнала со своим романом о студентах -- хоть не будем с голодухи в кулак свистеть.
Однако, когда журнал вышел, денег хватило лишь расплатиться с долгами. Да на валенки маме, чтоб не простыла в очереди за костями.
Как бы ни горело мое лицо от стыда, я обязан вспомнить о своем давнем студенческом романе. Я не имею права обойти его молчанием: это было бы бесстыдством.
– Ты, Гриша, сапером, часом, не служил?- по отечески укоризненно попенял мне главный редактор "Октября" сумрачный Федор
Панферов.-- Чуть журнал в воздух не поднял... к чертям собачьим... Ты представляешь, как бы грохнуло, если б на белых страничках "Октября" появился твой роман о студентах-языковедах, в котором полностью игнорируются недавние открытия Сталина в языкознании?. . Знаю-знаю, ты не со зла, успокоил он меня.-- У тебя. .. это... алиби: ты писал книгу еще до сталинской дискуссии о языкознании. А у журнала-то не будет алиби... Чаю хочешь?
Принесли ароматного чая. Я был обескуражен и вместе с тем горд, что Федор Панферов говорит со мной столь доверительно. И даже чаем потчует... Я уважал Федора Панферова за то, что каждый год он, рискуя, может быть, жизнью, бомбардирует Сталина письмами о трагическом разоре заволжских. да и но только заволжских, колхозов; о крестьянских детях, которые от рождения не видали сахара.