Вьетнам: от Ханоя до Камрани
Шрифт:
— И ты напишешь об этом в своем очерке?
— Нет, конечно. Зачем пугать обывателей тем, что мы были на грани третьей мировой войны? Напишу о героизме вьетнамцев. Ведь китайской армаде противостояли одна регулярная дивизия, пограничники и народные ополченцы.
— А наши советники?
— Само собой.
В Камрани порядок переговоров изменился, в Ханое мы работали в составе делегации, протокол на протокол, всегда можно было проконсультироваться с руководством по тому или иному вопросу. Здесь вьетнамская сторона предложила, чтобы переговоры велись между специалистами, а материалы уже корректировались при подготовке рабочего договора. Нас с Тхиу разместили в беседке, стоящей в саду. На столе два флажка — советский и вьетнамский, два блокнота, ручки, пачка сигарет, термос с зелёным чаем. Из кустов, где трещали цикады, волнами накатывал горячий воздух. Я так уставал, что сил хватало добраться до казармы, вылить на голову таз холодной воды и забраться под накомарник. Где-то на третий день Тхиу, прощаясь, похлопал меня по заднице. Я был потрясён. Вьетнамский коллега как бы говорил: ничего, мол, у тебя, голубчик, не выгорит. Переговоры шли трудно, Тхиу требовал то одно, то другое, я, как мог, отбивался. Установка была такая — много не обещать. Выходит, я где-то промахнулся, показал свою несостоятельность. Необходимо было срочно уведомить руководителя делегации. Подавленный, плелся к причалу, к плавмастерской, где развернут наш штаб. По дороге встретил Сергея Колесниченко.
— Юра, ты чего такой мрачный? Нездоровится? Пошли ко мне, у меня бутылка виски припрятана. С содовой да ледком — самое то.
Я рассказал о том, что произошло.
Сергей рассмеялся:
— Радоваться нужно такой удаче.
— Чему радоваться?
— Шлепок — проявление дружеских чувств. Чем-то ты пронял Тхиу, понравился ему. А значит, он тебе доверяет. Для дипломата — серьёзная удача. Завтра преподнеси Тхиу презент. Я тебе подберу и скажу, как это сделать. Здесь, на востоке, большое внимание уделяется ритуалам, поведению человека. Старайся чаще улыбаться и не садись с Тхиу рядом.
— Не понял.
— Запах белого человека неприятен вьетнамцам. Вида он, конечно, не подаст, но зачем рисковать?
— Почему же нас не инструктируют?
— Комитетчики не знают нюансов, Я же в Индокитае много лет, изучил языки, нравы, обычаи. Без этого не выживешь, завалишь дело.
В Ханой вернулись через десять дней. Город встретил влажной духотой, ночью духота не спадала, спать под накомарником — мука. Жара в Камрани переносилась куда легче, к тому же рядом плескалось море. А тут ещё испытание: надвигался тайфун. К вечеру деревья в саду резиденции замерли, птицы примолкли, город словно накрыли тяжелой плитой, с юго-востока заходила туча с обвисшим, как вымя, подбрюшьем, где, как маленькие змейки, мелькали, извиваясь, молнии. Девушки вьетнамки, обслуживающие нас, спешно опускали жалюзи на окнах, убирали плетеные кресла с лоджии. Тайфун мог привести к обострению различных заболеваний. Взял тонометр, прошелся по номерам. Народ резался в карты. Встречали меня одним и тем же вопросом: «Доктор, сколько сегодня нальёшь?» — «В зависимости от вашего поведения», — привычно отвечал я. «Мужики, давайте напоследок отметелим доктора, — предложил начальник штаба группы Плаксин. — Вы посмотрите, какую власть взял!» — «Ша, как говорят в Одессе, — я поднял руку, — всем разойтись по койкам, буду измерять давление. Тайфун, братцы, дело серьезное, с ним не шутят. У кого давление в норме, получит по сто пятьдесят». «Попробуй, намерь у меня», — мрачно сказал лётчик генерал-майор и показал кулак, которым вполне можно было колоть грецкие орехи.
Слава Богу, ритуал перед ужином нарушать не пришлось. «Фронтовые» сто грамм снимали депрессию, улучшали настроение. К тому же алкоголь повышает кислотность в желудке, и это снижает риск подхватить амебную дизентерию и другую экзотику. В группе был единственный трезвенник — полковник Владимиров из главного инженерного управления. «Не подумайте, что я лечился и всё такое, — сказал он мне в первый день, когда мы сидели рядом на приеме в посольстве, — просто я идеологический противник алкоголя». — «Даже в небольших дозах?» — спросил я. «А какая разница?» — «Здесь, во Вьетнаме, я бы сделал исключение из правил».
Владимиров едва не подвёл меня в самый последний день нашего пребывания в этой прекрасной стране. Протоколы и соглашение с вьетнамской стороной были подписаны, детали утрясены, завтра предстоял вылет в Москву, а вечером наша группа была приглашена на заключительный банкет. Карлов уехал за почтой, я укладывал чемодан, когда в номер постучал Владимиров; вид у него был испуганный.
— Что случилось?
— Понимаете, доктор, у меня второй день расстройство… Да и самочувствие неважное, знобит.
— Понятно. Пойдёмте в ваш номер, я должен вас осмотреть.
Пока шли по лоджии, я успел проклясть всех пижонов, которые не пьют водку по идеологическим соображениям. Надо же, в самый последний день!
Сомнений никаких: классическая клиника амебной дизентерии, можно обойтись без микробиологических исследований — и так все ясно. Владимиров расстроился:
— Что же делать? Завтра вылет в Москву…
— Будем считать, что заболевание у вас проявилось… в самолёте. Возьмите с собой прокладки, полотенца, майки. Понимаете для чего? Прилетаем в Москву, я даю радио, и вы прямо с аэродрома отправляетесь на Соколиную гору, в инфекционное отделение. Амёбная дизентерия — серьёзное заболевание. Грех беру на себя. Как?
— На всё согласен, лишь бы домой… Может, мне водочки?
— Поздно, дорогой. Поверьте, европейцы, осваивающие тропики, были не дураки, пили по вечерам виски и джин с тоником. Профилактика, в том числе и малярии. В тоник входит хинин.
Пошёл к Юрию Алексеевичу. Когда я подходил к его люксу, гром саданул так, словно неподалеку рванул снаряд крупного калибра. И сразу полил дождь. Такой дождь я видел только в Гвинее — сплошная зелёная стена. Дождь сорвал ураганный ветер, с деревьев полетели листья, лепестки цветов — в этой радужной метели, как в замедленной съёмке, проплыли плетеное кресло, ярко-красный плед, наверху грохнули жалюзи, посыпались стекла. Я зачарованно глядел на клубящиеся, наполненные дрожащим светом тучи. Прошло несколько минут, и стало тихо. Позже выяснилось, что тайфун прошел стороной, лишь кончиком крыла зацепив Ханой.
Через два года я снова на пункте материально-технического обеспечения кораблей в Камрани. Причина: в районе строящейся военно-морской базы среди местного населения возникла эпидемия холеры, создалась угроза заноса инфекции.
Всё было, как и в прошлый раз: мост через Красную реку, шелестящий поток велосипедистов, синие увалы, рисовые поля и буйволы в озерах. Молчаливый майор, встретивший в аэропорту Ханоя, завёз меня в гостиницу и исчез, пообещав заехать утром.
Одно дело, когда летишь в составе делегации, и совсем другое, когда один. Меняется статус, уровень приёма, гостиница — с этим я давно смирился, но на этот раз меня, похоже, поселили в самой дешёвой ночлежке. Тусклая лампочка под потолком, спутанный накомарник на скрипучей кровати, отвратительный запах плесени. Кран в умывальнике издал печальный вздох и, уронив ржавую каплю, затих. Коридорный, улыбчивый парнишка, не знал ни русского, ни английского, пришлось объясняться жестами. В конце длинного, как кишка, коридора я обнаружил рукомойник, должно быть, сохранившийся с колониальных времен. В номере я спугнул двух крыс, проявивших интерес к моему чемодану. Я достал из сумки бутылку водки, пачку галет, стакан, — как советовали древние: «Всё мое ношу с собой», — выпил, закусил и завалился спать, предусмотрительно спрятав вещи в платяной шкаф, напоминающий поставленный вертикально гроб. Несколько раз просыпался от писка: крысы гоняли по полу галету.
Меня разбудило пение птиц, я поднял жалюзи — мимо по широкой улице текла река велосипедов, мопедов, велорикш. Треск моторов, звонки велосипедов, пение птиц сливались в праздничную музыку. Майор, как я и предполагал, не явился. Я позавтракал в небольшом, чистом баре при гостинице. Кофе был превосходен. Нужно было что-то предпринимать. Вьетнам — страна небольшая, но добраться из Ханоя в Камрань — проблема, необходим подходящий борт, распоряжения, а день выпал субботний, что ещё осложняло ситуацию. С трудом дозвонился до дежурного по аппарату главного военного советника, тот никак не мог понять, кто я такой, пообещал навести справки и позвонить. Часа три я просидел у телефона и на аэродром попал, когда солнце косматым сгустком висело в зените. Капитану медицинской службы, доставившему меня к самолёту, я пообещал в красках обрисовать руководству, как встречают главного специалиста, вылетевшего во Вьетнам по приказанию министра. Мои слова не произвели на капитана никакого впечатления. Выяснилось, что в самолете Ан-24 я лечу один, не считая, конечно, экипажа.
Капитан третьего ранга Шовгенов встретил меня приветливо. Симпатичный парень с загорелым лицом горца — потом выяснилось, что он адыгеец. По-видимому, Шовгенов был неплохо обо мне информирован. Пожимая руку, с улыбкой спросил:
— Юрий Николаевич, за что вам на флотах такое прозвище дали — Чёрный Полковник? По аналогии с греческими «черными полковниками»?
— Вроде того. В эпидемическом очаге я — диктатор. По-иному нельзя.
— Так ведь никакого очага нет. В нескольких километрах юго-западнее Камрани в небольшой рыбацкой деревушке есть случаи заболевания холерой. Рыбаки и крестьяне оттуда обычно снабжали нас овощами, фруктами, свежей рыбой. Мы этот канал перекрыли, установили карантин, выставили дополнительные посты. В деревушке работают вьетнамские врачи, были и у нас, доставили вакцину. Доктора привили контингенты, наиболее подверженные риску заражения. Справляемся своими силами.