Ветры, ангелы и люди
Шрифт:
Великанша, присевшая рядом на корточки и внимательно вглядывавшаяся в его лицо, помотала головой и что-то сказала по-фински. Рыжая перевала:
– Туули спрашивает, как вас называют дома? И как называли в детстве? Должны быть еще какие-то имена.
Зачем-то послушался, стал перечислять:
– Юрка, Юрочка, Юрчик, Мурчик. Длинный – так в школе дразнили, теперь трудно поверить, но когда-то был выше всех в классе, а потом остановился и остался среднего… да, это уже не важно. А, еще Жесть – тоже школьное прозвище, производная от фамилии. А
– Сорка! – твердо сказала великанша Туули. И повторила: – Сорка.
Смешно как выговаривает. Как маленькая. Однако именно в ее исполнении детское имя, которым его уже много лет никто не звал, почему-то село как влитое. Было бы ботинком, купил бы, не раздумывая.
– Сорка! – Туули дернула его за рукав, привлекая внимание. И затараторила по-фински.
Рыжая Анна слушала ее, приоткрыв рот – не то от удивления, не то просто от усердия, стараясь запомнить. Наконец перевела.
– Туули говорит, что за тобой – учтите, это она с вами так внезапно на ты перешла, а не я – охотится смерть. Я понимаю, что для вас это звучит довольно странно, но Туули – она такая…
Перебил:
– Не надо объяснять. Она угадала. Все правда. Охотится. Смерть. То есть, даже не охотится, а уже поймала. Прижала лапой, как кошка птичку. Думает теперь, как дальше будем играть.
Удивился тому, как легко выговорилось слово «смерть». Легче, чем собственные прозвища и имена. Теперь бы еще умереть так же легко, как выговорилось. Но на это шансы, прямо скажем, невелики.
Великанша меж тем продолжала что-то увлеченно рассказывать, легонько похлопывая его то по плечу, то по колену – может, демонстрировала дружеские намерения, или просто не давала отвлечься и задуматься о своем.
– Туули говорит, что может сшить куклу – вместо тебя. В смысле, куклу, которую смерть согласится взять вместо тебя… вместо вас.
– Что?! Какую куклу? Как – сшить?!
– Ну как, – невозмутимо ответила Анна. – Как обычно шьют кукол. Из лоскутков, из тряпочек…
– Ис лоскутёп, ис трьапосек, – повторила за ней великанша. И вдруг рассмеялась звонко, неудержимо, как ребенок, принялась твердить на все лады: – Ис лоскутёп, ис трьапосек! Ис лоскутёп, ис трьапосек!
И стала теребить рыжую, требуя, видимо, перевести так насмешившие ее слова. Та сказала. Великанша достала откуда-то из-под одежды блокнот, карандаш и принялась записывать.
– Говорит, ей пригодится русских покупателей веселить, – объяснила Анна.
И так бывает. Думаешь, дурдом на выезде, а на самом деле создание новой эффективной рекламной кампании происходит вот прямо у тебя на глазах.
Великанша тем временем дописала, спрятала блокнот, снова стала серьезной и заговорила.
– Туули предлагает так, – принялась переводить рыжая. – Она сделает очень хорошую куклу. Но ты сам должен отдать куклу смерти. И искать свою смерть тоже будешь сам, Туули с тобой не пойдет. Но подскажет, с чего начать поиски. Идет?
«Да идите вы на хрен, дуры психованные», – вот что ответил бы на этот бред еще совсем недавно. И ушел бы прочь, стараясь как можно скорей выкинуть из головы идиотский эпизод, слишком нелепый, чтобы пересказывать его потом другим, как забавное недоразумение, слишком неприятный, чтобы вспоминать самому.
А теперь сказал:
– Я сейчас вообще на все согласен, лишь бы хоть на пять минут поверить, что не умру. В смысле, что умру не прямо сейчас, не в ближайшие месяцы, а когда-нибудь потом, очень нескоро, как все нормальные люди.
Удивительно, каким покладистым становится человек после оглашения смертного приговора. И вокруг него сразу никаких психованных дур, а сплошные добрые феи с высшим шаманским образованием. В любую чушь готов поверить и еще быть благодарным, что не пришлось сочинять ее самостоятельно.
Великанша хлопнула его по колену и сказала:
– Хювя!
Ну или что-то в таком роде. По интонации понял, что это одобрение. Потом вступила переводчица Анна:
– Туули говорит, хорошо. Вы посидите тут, пока она будет шить куклу. Это не очень долго, часа два… Правда, вы успеете совсем замерзнуть, это не дело. Надо ей сказать.
Великанша послушала, покивала, подняла с земли свой немыслимый, сшитый из тряпичных игрушек плащ и накинула ему на плечи. Подоткнула со всех сторон, пискнуть не успел, а уже был укутан, как младенец. Так хорошо, что поздно сопротивляться.
– Я пока пойду, – сказала рыжая. – У меня тут своя торговля, а муж один плохо справляется, там уже, наверное, такая очередь собралась! Потом вернусь, когда надо будет еще переводить. Может, вам поесть принести? Я куплю, мне совсем не трудно.
Покачал головой:
– Еды не надо. А вот если сможете купить мне кружку глёга…
– Глёги, – кивнула Анна. – Конечно! Сейчас принесу. Нет-нет, не нужно денег. Вы сейчас под нашим с Туули присмотром, как младенец, которого мать ненадолго у нас оставила… Не знаю, как вам объяснить. Но с младенцев денег не берут, это всем ясно.
И убежала, не слушая возражений, а минуту спустя вернулась с пластиковым стаканом. Не стала давать в руки, поставила рядом на землю. Сказала:
– Осторожно, очень горячий. Я-то в перчатках, а вы-то нет!
Вышла из-под навеса и исчезла, словно не было никакой переводчицы Анны, рыжей, толстой, в радужном войлочном коробе-кафтане и разноцветных валенках. Приснилась, примерещилась. Просто такой уж сегодня ветер, такой тут снег, такие яркие ярмарочные огни и столько людей – немыслимо! Вот ведь психи, нет чтобы сидеть по домам в такую погоду. Сам бы сидел, если бы не вся эта дурацкая затея с поездкой в Хельсинки, неудавшимся побегом от смерти, которая, если что, и по телефону позвонить не постесняется. В заранее назначенное время, голосом Санвикентича, Лёвкиного соседа по даче, врача – можно я не буду уточнять его специализацию? Хотя бы сейчас, наедине с собой промолчу.