Ветви Ихуа
Шрифт:
— Орест! — Она пыталась защитить себя ремнем. Взгляды встретились. Там, в ее глазах, ужас. Ремень полетел в сторону, на кресло…
Он навалился сверху, она охнула… новое чувство… волны… жаркие… Все потемнело… Вокруг — ничего… только впереди лицо девушки… перекошено… глаза широко раскрыты… «Ладно, — хочет сказать кто-то внутри. — Не причиню вреда». Но вместо слов — рык. Руна… она такая… такая…
Стал рвать на ней халат… тонкая ткань на бедрах легко порвалась… Она вскрикнула. Ярость — это твоя сила… получи над ней власть… Нет, это надо понять, это… Но думать не получалось. Его лихорадило, рот наполнился слюной, и он не мог
— Эй, албианка… — прохрипел он, откидываясь на спину. — Эти твои штуки… проводки твои… они сработали, железяка в печенку!
Теперь память содержала и истинное, и ложное, и в этом, как ни странно, не было противоречия.
Он сел, потер руками виски.
— Вот зараза!
Он попытался собраться с мыслями, но они расползались.
— Кажись, вышло! Как заново народился! Охренеть!.. Слышь, а? Э-хе-хе… каково же я тебя…
Это было похоже на пробуждение после слишком крепкого хмельного сна. А может на исцеление сумасшедшего. Только на кой хрен они только что все это вытворяли?..
— Злобный чхарь… морок нашел… — пробормотал он. — Морок в башке… во всем теле… Что же это я… Послушай, Руна… вроде, дикарь во мне очнулся.
Тут до него окончательно дошло, что он натворил, и ему стало неловко. Он покосился на Руну: волосы ее разметались по подушке, на бледном лице проступил слабый румянец.
Первый сеанс восстановления памяти до того, как у Зуброва началось оцепенение мышц, как оказалось, длился семнадцать минут и десять секунд. Затем его стало трясти, и Руна вынуждена была сорвать датчики.
Она считала, что сеанс придется повторить, но он был другого мнения и даже слушать не хотел.
— Хватит того, что есть. Айда! Тот мужик, что до этого был… ну, я, то есть… забудь того тюфяка, чхарь бы его…
Зубров вспомнил и мать, и сестру, и дядю Огина, и Мерло Джикера, и Мохнатого Толстяка Уилла, и Обезьяну Свона, и всех-всех-всех. Он помнил Шедар и их мрачную шахту с ее закоулками, кухней, генератором, хозяйственными и спальными помещениями. Помнил свой электронный ошейник и экран, который надо было надевать при выходе на поверхность. На него нашло возбуждение.
— Ерунда получается, — бормотал он. — Шедар — это Трапезус, а там, дальше берег — и все… то есть, море… Туда автобусы ездят, там санатории, порты всякие… Да любой знает! Но я-то не забыл еще: нет ничего за Шедаром — одни скалы да пещеры. Я всю жизнь там прожил. Все годы …
Он схватил ее за руки.
— Слышь! Не понимаю, что нашло. Так это… я ж тебя убить мог. И ножом тогда, на Шедаре… Чхарь меня пожри! Теперь-то дошло… Нож! Эй, не надо больше проводков. Пускай Зубров останется. Зубров — ум. О-ха-ха! Так, стало быть, этот мозг работать может!
Он несколько раз так звонко хлопнул себя ладонью по лбу, что Руна испуганно охнула.
— Поумнел бигем! — гоготал он. — Выходит, работает соображалка! А то!.. Эй, ты только прикинь: Сигурд Дзендзель — учитель! Однако же… А ведь тут раньше было хоть шаром покати. Это что ж выходит? Прочих бигемов тоже научить можно? Только не так, не внушением… По-другому. Знаю, путано говорю…
Руна улыбнулась ему, откинулась на подушки и закрыла глаза. Лицо ее осветилось блаженством.
— Так ты не злишься, эй? — Он не стал дожидаться ответа: мысли скучивались, напирали одна на другую, он едва успевал их озвучивать: — Поумнел я, погляди-ка! А раньше тупица был. Дикарь, верно? Тебя чуть не угробил со зла. А ты совсем молодая… Скажи, Толстяк Уилл не обижал тебя?
Руна хихикнула, не открывая глаз, у нее на щеках появились ямочки, которых он не замечал раньше.
— Болтун, — сказала она. — Не думала, что ты можешь быть таким говорливым.
Зубров снова сел, принялся тереть виски. Подумал, что если не возьмет себя в руки, то будет без конца изливать этот поток восторга и самоуничижения. Вскочив с кровати, он сходил в ванную, жадно попил воды из-под крана и, упершись в края раковины, минут пятнадцать смотрел на себя в зеркало. Но восторг все не утихал. Он вернулся к Руне.
— Значит так. Я — это я. Дзендзель… Зубров… какая разница? Им не достать нас. Я только что сам понял. Вот оно, тут. — Он положил руку на сердце. — Они во мне копались, что-то со мной делали, но я то — жив, я — есть! Они ничего с нами не могут сделать. Понимаешь? Ничего!
— Стоило добраться до города, чтобы ты стал настоящим мудрецом, Сиг. — Она оперлась на локоть, стала любоваться Зубровым.
— Они мне дали ум, это точно. И я найду как его применить, — сказал он довольным тоном. — Ум — это здорово. А они… пускай выкусят.
Он опять задумался. Что бы было, если бы не Рунин ремень? Да, надо уйма времени, чтобы все в толк взять и как следует переварить.
Он снова прилег рядом с ней.
«А она права насчет Инзы, — думал он. — Инза Берк… Как позавчера меня огорошил, а выходит, и он тоже ненастоящий… подделка. Кукла, как все прочие. И директриса — кукла, и Локков, и милиция, и мать… если она вообще когда-нибудь существовала. Черт! Злобный чхарь! Кому все это нужно?»
Он облапил Руну, и часа два они лежали молча. К нему приходили все новые и новые откровения, но он уже не говорил ни о чем. Внутри попеременно проявлялись то Зубров, то Дзендзель, то оба сразу, — они удивлялись друг другу и пытались притереться. Первоначальную радость мало-помалу сменили сомнения. Дзендзелю мешала привычка Зуброва колебаться по любому поводу. В свою очередь Зубров впадал в ступор от неосознанных бестолковых порывов, которые то и дело возгорались внутри Дзендзеля.
«Двоим в одной голове никак, — думал он. — Надо бы нам друг с другом разобраться. Эдак и шизиком недолго сделаться».
Наконец, устав от раздумий, хозяин тела решил, что правильней всего ему отвлечься на какую-то деятельность, и, может быть, тогда все внутренние противоречия постепенно улягутся сами собой.
Он встал и оделся. Руна осталась лежать, прикрытая краем покрывала, и теперь выглядела не менее соблазнительно. Став перед ней, он сказал:
— Слушай мое окончательное решение, албианка. Я буду Сигурд Дзендзель, и больше никто. Зови меня только так и не иначе. Ясно?