Виа Долороза
Шрифт:
– Стоп! – истошно заорал режиссер. – Стоп!
Судорожно подпрыгивая на кочках, к месту падения подкатил студийный пикап. Каскадер лежал на земле и тихо постанывал. Растолкав каскадеров, в центр образовавшегося круга одновременно протиснулись бледный, потный режиссер и врач киностудии – дама бальзаковского возраста со строгим лицом.
– Жив? – выпучив глаза, испуганно спросил режиссер.
Руководитель каскадерской группы, – длинный жилистый мужик в тяжелой мутной кольчуге, – вскинул голову
– Клячам вашим скажите спасибо! – процедил он сквозь зубы. – На них не то что скакать – влезать опасно!
Режиссер кинул растерянный взгляд на лежащего неподалеку тощего жеребца. Гнедой ещё мелко дергал худой ногою, но его сиреневый глаз уже был тускл и неподвижен. Режиссер несколько секунд в каком-то недоверчивом оцепенении смотрел на бьющееся в конвульсиях животное, а затем опасливо обернулся ко врачу, – та как раз заканчивала делать короткий осмотр.
– Как он? – спросил он с трепетом в голосе.
Врач с озабоченным видом поднялась с колен.
– Плохо! Скорее всего сломано несколько ребер… Но самое плохое, что может быть внутреннее кровоизлияние… Надо срочно в больницу!
Режиссер быстро закивал.
– Да, да… В больницу… – он оглянулся на стоящих рядом каскадеров. – Давайте, ребята… Надо его в пикап…
Несколько из каскадеров, те что стояли ближе всего к центру круга, осторожно присели и стали поднимать распластанного на земле товарища. Тот сморщился, запрокинул голову и противно заскрежетал зубами. Руководитель каскадеров, заботливо подхватив его под голову, и принялся негромко приговаривать:
– Потерпи, Толяныч… Потерпи, дорогой!.. Щас мы тебя мухой в больницу домчим… Все будет, как надо… Потерпи…
К высокому плоскому заду пикапа тут же подбежал низенький, пожилой водитель в бесформенных брюках и синей затасканной безрукавке и суетливо распахнул дверцы машины. Виновато глянув на грязный пол, он растерянно заскребыхал в затылке заскорузлой широкой пятерней:
– Эх! Подстелить бы…
Каскадеры в нерешительности остановились – класть товарища на грязный пол машины они не решались. Рядом, тряся темным венчиком кудрявых волос, засуетился режиссер:
– Андреич! Ну, быстренько! Какую-нибудь чистую тряпченку или старую рубашку! Ну, давай, давай… Видишь, человеку совсем плохо!
Водитель полез в кабину, – принялся шарить по углам, рассеянно бормоча:
– Где ж я найду? Нету ж ничего…
Таликов стоящий за спинами каскадеров начал суетливо развязать тяжелую тесьму княжеского плаща. Развязал, сдернул плащ и, протиснувшись вперед, бросил его на темный пол. Затем отступил, пропуская каскадеров вперед, но в этот момент перед широким зевом пикапа вынырнул полненький режиссер и, проворно схватив с пола плащ, затараторил:
– Подождите… Это ж все-таки реквизит… Сейчас что-нибудь другое найдем… – он высунул голову из-за двери и крикнул пронзительно. – Андреич, твою душу! Быстрей!
Водитель, пятясь задом, вылез из кабины и беспомощно развел руками – нету ничего. Каскадеры продолжали бестолково топтаться на месте, врачиха со строгим лицом почему-то уткнулась стыдливым взгляд в землю. Разбившийся каскадер продолжал протяжно постанывать. Игорь сделал шаг к режиссеру и ткнул пальцем в скомканный у него под мышкой шелковый плащ.
– Можно…
Режиссер боязливо прижал плащ к груди.
– Зачем?
Глаза у Игоря сузились и загорелись в нетерпеливой злобе.
– Затем! – без замаха, он резко ударил режиссера в мясистый подбородок. Пузатенький режиссер, судорожно взмахнув толстыми руками, опрокинулся навзничь. Таликов нагнулся, деловито поднял плащ и, подойдя к распахнутым дверцам пикапа, снова расстелил его на грязном полу. Разбившегося каскадера в угрюмом молчании стали укладывать в пикап. Игорь повернулся и побрел через нескошенное поле к деревне. А в спину ему неслось истеричное:
– Сопляк! Ты уволен! Чтоб я тебя рядом со съемочной площадкой больше не видел…
Но Игорь лишь грустно усмехнулся.
На краю деревни, стоял дом-пятистенка, крытый старой потрескавшейся черепицей. Из трубы, над крышей дома поднималось сизоватое облачко дыма. Рядом с покосившимся голубым забором палисадника замер красный автомобиль.
"Аркадий приехал", – увидев знакомую "девятку", понял Игорь. Зайдя в дом, он прошелся по сумрачному скрипучему коридору, толкнул обитую черным дерматином дверь, и оказался в неширокой горнице. Пожилая женщина в длинном сарафане и застиранном переднике что-то споро ворошила длинным ухватом в растопленной печи. Услышав, как хлопнула дверь, она обернулась.
– А, Игорь! – мелкие морщинки разбежались по темному, словно переспелое яблоко, лицу. – Вот хорошо! А тут как раз к вам товарищ подъехал… Собирался уж идти вас искать…
Раздвинув матерчатую занавеску, из соседней комнаты вышел довольный, улыбающийся Аркадий.
– Ну-ка… Дайте-ка посмотреть на русского князя…
Окинув придирчивым взглядом друга, – его соболью шапку, кривую саблю, сапоги с задранными вверх носами, – кивнул удовлетворенно:
– Ничего, ничего! Кафтанчик, правда, бледноват и сапоги на офицерские смахивают… Но в остальном ничего… Шапка соболиная! Сабля! Пояс… Впечатляет…
Игорь стянул шапку с головы, повесил ее на большой алюминиевый крюк на стене и без особого энтузиазма поздоровался. Затем принялся стягивать черные яловые сапоги. Стащив, поставил их в закуток для обуви за печкой, надел домашние войлочные тапочки и поскрипывая половицами, прошел в соседнюю, отделенную занавеской комнату. Аркадий с недоуменным видом последовал за ним. Зайдя, поинтересовался:
– Случилось что, мин херц?
Игорь медленно опустился на обшарпанный стул.
– Закончилось мое кино, Аркаша… – он кисло посмотрел на друга. Затем, видя настороженный взгляд товарища, откинул перекрашенные в русый цвет волосы и стал рассказать о том, что недавно произошло на съемочной площадке. Аркадий, пока слушал его, стоял, мелко покусывая губы. Когда Игорь закончил, он, стараясь не встречаться с ним взглядом, бросил ядовито: