Виа Долороза
Шрифт:
Собрав дефицитную тару, старик деловито принялся вытряхивать из нее прилипшие чаинки, а потом убрал баночки обратно в сумку. Илья упрямо улыбнулся.
– Ну, дед! У тебя прямо целая философия! – буркнул он. – Вот только не думаю, что она у правильная. Человек всегда стремится жить лучше… А иначе чего бы мы здесь делали?
Неожиданно их диспут был прерван густым звуком из громкоговорителя. Из мощного динамика, укрепленного на фасаде здания Правительства, громким командным голосом пробухало:
– Друзья! Соотечественники! К вам обращается начальник штаба обороны здания правительства генерал-майор Курской! Угроза насильственных
– Баррикады, баррикады! – нестройно подхватила площадь.
Илья обернулся к старику и обжег его шальными глазами.
– Все, дед! Иди домой… Теперь ты нам будешь только мешаться!
Старик от его слов обиженно сгорбился, – взгляд его темно-коричневых глаз стал похож на взгляд собаки, которую незаслуженно ударили палкой. Шаркая и ссутулившись, он поплелся прочь. Его темная фигурка несколько раз мелькнула между спин пикетчиков и растворилась в толпе. Игорь осуждающе посмотрел на товарища.
– Илюша… Ты не прав… Он твоего совета не спрашивал, когда сюда приходил…
Илья замялся неуютно, а потом преувеличенно бодрым голосом ответил:
– Да ладно… Он нам потом нам ещё спасибо скажет!
Через несколько минут площадь перед Белым домом напоминала огромный разворошенный муравейник. Каждый из добровольных защитников что-то нес, тащил, волок к сооружаемому по периметру площади уродливому валу. На баррикады шло все, что можно сдвинуть или перетащить – вывороченные бетонные бордюры, урны, скамейки и мусорные баки. Нашли применение даже ограде расположенного рядом детского парка – её разобрали в считанные минуты: вскоре на ее месте теперь стоял лишь редкий частокол из чугунных столбов, глубоко зацементированных в землю, и поэтому не тронутых. Вместе с Игорем и Ильей тащил к баррикаде тяжеленную скамейку худой, белобрысый парень в синем спортивном костюме. Сопел, шмыгал носом и ругался забавно: "Важка, зараза! Брешешь, не возьмешь, сволота! Усе равно мы тебе прибудуим!" Громкоговоритель, укрепленный на Белом доме, подогревал и без того бурный энтузиазм защитников Белого дома.
–Товарищи! – разносилось над площадью. – Совет министров Российской Федерации только что принял решение о незаконности введения чрезвычайного положения в Москве! В Ленинграде Ленсовет решительно осудил действия КЧС и принял решение подчиняться только законно избранной власти во главе с Владимиром Бельциным! Россия не подчиняется диктатуре! Ура, товарищи!
Собравшиеся у Белого дома, не переставая тащить свою добычу, встречали такие известия одобрительным свистом и дружным "Ура". Всеобщее ликование достигло апогея, когда к Белому дому походным строем, при старых царских знаменах, бряцая кривыми шашками и ослепительно сверкая начищенными до блеска сапогами, подошли казаки.
– Ура казакам! – в едином порыве грохнула площадь.
– Ур-ра! – лужеными глотками отозвались казаки.
Баррикада на глазах стала принимать всё более и более грозный вид. И когда уже стало казаться, что сооружен неприступный бастион (метра три высотой), издалека вдруг начал доноситься неясный гул. Вдали словно заработали сотни отбойных молотков. Всеобщий энтузиазм затих, сменился недоумением, а потом настороженностью. Собравшиеся у здания правительства, наконец-то, почувствовали опасность, которую до сих пор, похоже, никто не хотел признавать. Некоторые начали забираться на баррикаду, пытаясь разглядеть причину неясного шума, но большинству почему-то стало казаться, что баррикада, – все эти бревна, мусорные баки, в беспорядке наваленные посреди дороги, всё это будет с легкостью разметано одним ударом тяжелого бронированного тарана.
Трескучий звук между тем нарастал, приближался, и вскоре уже стало казаться, что воздух стал вибрировать от трескучего гула. Наконец со стороны Калининского проспекта показалась странная процессия – к площади приближалась огромная колонна мотоциклистов, человек около сотни, рыча моторами своих "Яв" и "Уралов", чьи бензобаки были размалеваны оскаленными волчьими мордами и белыми черепами. Первым, на длинной "Ямахе" с круто изогнутым, как рога тура, рулем ехал рыжий, бородатый байкер – длинноволосый, в кожаной куртке, усеянной молниями и заклепками, так, что было непонятно, чего в ней больше кожи или металла. На голове у него был повязан рябой платок, а глаза прикрывали мотоциклетные очки. Позади него сверкал, притороченный к сиденью, большой медный котелок. Байкер подъехал к баррикаде, остановился и, выставив на асфальт ногу в остроносом сапоге, просипел прокуренным голосом:
– Чего примерзли? Не ждали?
Баррикада облегченно вздохнула.
–Тьфу ты! – весело хохотнул с верхушки баррикады Илья. – Во козлы… Перепугали!
Его реплика подействовала на защитников демократии, как сигнал и волна смеха, набирая обороты, прокатилась по площади. Площадь задергалась в нервном хохоте. Когда смех утих, бородатый байкер поднял на лоб очки, и, беззлобно, скорее для проформы, сказал:
– За козлов можно по хлебальнику получить!
Это предупреждение, похоже, отнюдь не смутило Илью. Он беззаботно спустился с баррикады, подошел к чудо-мотоциклу и, сунув руки в карманы, произнес:
– Ага! Нам для полноты ощущений только разборок между своими не хватает…
Байкер озадаченно поскребыхал могучей пятерней свою заросшую рыжую скулу, раздумывая, каким образом восстановить реноме, а потом просипел из под точащих в разные стороны усов:
– А ты наглец! – но, заметив свежую ссадину на физиономии у Ильи, уже более отходчиво добавил. – Ладно… Чувствую, свой кореш…
Он обернулся, отодвинул громадный, начищенный до блеска котелок и вытащил из дорожного баула початую бутылку водки.
– На-ка, хлебни… За знакомство…
– Отчего ж не хлебнуть? – расплылся в добродушной ухмылке Илья. – Можно и хлебнуть…
Откинув голову назад, он отхватил из бутылки приличную порцию, а потом выпрямился и вытер рукавом покрасневший рот…
– Это так! – произнес он, ехидно уставившись на бородатого мотоциклиста. – Для восполнения калорий! Свобода-то ведь пьянит посильней любой водяры! Правильно?
– Философ! – байкер снисходительно скривился.
Забрав у Ильи бутылку, он вылил оставшуюся водку в рот (при этом его мощный кадык его, словно поршень, заходил на широкой, мускулистой шее.) Затем он размахнулся и приготовился запустить бутылку в уродливую баррикаду.