Викинг
Шрифт:
С другой стороны, с чего бы ему мстить? Безумный воин умер в бою и должен сейчас вкушать сладости битв на территории Валхаллы. Так какого хрена он шляется по Срединному Миру и гадит своему убийце?
Меня заставили вновь повторить историю моей славной победы и… Вот!
Меч! Я же выбил у чертова оборотня оружие аккурат перед тем, как тот окочурился!
Рунгерд с удовольствием потянулась. Она выглядела вполне удовлетворенной. Сложная работа закончена. Результат налицо.
Трудно было поверить, что все неприятности (включая влюбленность, месть, последующую пьянку и рабские колодки) происходят исключительно от того
Дочь Ормульфа Хальфдана, с дотошностью психоаналитика изучившая историю моих приключений, исходила из того, что у меня менталитет викинга. Но я-то — не он!
То, что для местного головореза — серьезное отступление от базовой модели поведения, для меня — жизненная норма. К примеру, здешние привыкли взвешивать сказанное (даже в запальчивости) слово. Чисто как наши уголовники. Оно и понятно. Это у нас за опрометчивые слова тебе просто врежут по морде. Здесь же за необдуманную реплику могут и башку снести.
Кстати, еще один эпизод, о котором я не рассказал Рунгерд. Это когда я по неопытности спровоцировал Стюрмира. Тоже ведь запросто мог оказаться со свернутой шеей.
Но доверимся специалисту. Рунгерд лучше знает, что нужно скандинавским злым духам. Тем более, других вариантов у меня все равно нет.
— Ну и что мне теперь делать? — спросил я.
— Как что? — Рунгерд даже удивилась. — Попроси Одина о защите! Пусть он избавит тебя от мести мертвых.
Интересное предложение.
Как бы так поделикатнее объяснить, что Один — не герой моей детской сказки…
— Рунгерд, я не уверен, что он меня услышит, — сказал я, тщательно подбирая слова. — Я ведь рожден далеко отсюда, и у нас там другие боги.
— Ну и что? — Рунгерд удивилась еще больше. — Теперь ты здесь. И я вижу явные знаки того, что Отец воинов к тебе благоволит. Принеси ему жертву, попроси покорно — Один любит, когда ему покорны, — и он тебя очистит!
— Жертву? — Еще чего не хватало. Даже если я и решусь утопить в море какой-нибудь корабль вместе с командой, кто же мне такое позволит?
— Для начала хотя бы петуха, — сказала Рунгерд, развеяв мои страхи. — Я продам тебе подходящего. Недорого.
Глава сорок четвертая,
в которой герой общается с Одином
Наверное, за эти деньги можно было бы купить целый курятник, но я не торговался. Будем считать это платой за совет. Тем более что сравнительно недавно я предлагал госпоже Рунгерд золотой браслет стоимостью в хорошую кольчугу.
Короче, петуха я купил.
Мой естественный вопрос: где теперь находится тот, которому предназначена птичка, вызвал у внучки финской вельвы очаровательный смех.
Засим меня торжественно отвели к дому одноглазого любителя свежей крови.
Это оказалось наполовину вмурованное в холм строение с крепкой деревянной дверью. Чтобы не сбежал, надо полагать, поскольку в жилых домах данам вполне хватало кожаного полога. Дверь была прикрыта, но не заперта.
— Иди же!
Я замешкался, и Рутгерд пихнула меня кулачком в бок.
— А ты?
Взрыв смеха.
— Я? Я? — Рунгерд хохотала и не могла остановиться. Ей, кстати, шло.
Что я опять сморозил?
Сморозил.
— Я женщина, — отсмеявшись, поведала она.
Ну да, а то я сам не вижу!
— Мы, женщины, не поклоняемся Гунгниру [43] .
Я аж подпрыгнул, а Рунгерд вновь залилась смехом. Но тут же вновь стала серьезной.
43
Гунгнир — копье Одина.
44
Фрейр — бог плодородия. Что есть его копье — сами догадайтесь. Для интересующихся: Фрейр — не из богов-асов. Его папа — ван Ньерд, а мама Скади и вовсе великанша. Так вышло, что папаша Фрейра, Ньерд, оставленный ванами заложником в Асгарде после заключения мира между асами и ванами, стал приемным сыном Одина. У Фрейра есть сестра-близнец Фрейра (Фрейя) — богиня плодородия. Тоже красавица. Кстати, английская «пятница» (Friday) — это в честь Фрейра.
— Будь осторожен, Ульф Вогенсон! Отец воинов сам любит пошутить, хотя шутки его мало кому по вкусу. Однако он очень не любит, когда его дети подшучивают над ним! Помни: ты в его власти. Так что перестань ухмыляться, иди и сделай все, как надо!
Внутри было как-то мрачновато. И скверно пахло. Падалью. Черный петушок, которого я держал за лапки, вяло трепыхнулся.
По мере того, как мои глаза привыкали к темноте, прорисовывалась внутренность подгорного жилища. В подробностях. Подсветки хватало. Боги не боятся холода, поэтому сквозь щели между бревнами пробивался дневной свет. Он падал на мрачные хари идолов, порожденные фантазией датских резчиков, и можно было не сомневаться: сумасшедший дом был бы подходящим приютом для авторов подобных шедевров.
Вспомнился словенский Сварог, на празднике которого мне предлагали роль «жертвенной птички». Тот бог был куда внушительней, чем эти деревяхи с раззявленными ротиками. Впрочем, сии монстры, судя по всему, домашний вариант. У словен в домах тоже стояли уродцы-идолы — уменьшенные копии главных божеств. Предметы интерьера, так сказать. Возможно, где-то имеется и полноценное капище Одина, где Отец воинов изваян в три человеческих роста.
Так, ну и кто из вас, деревянных, главный бог скандинавского пантеона?
Видимо, этот. «Стоит статуя, рука поднята…» А вместо гранаты в воздетой руке — копье. Аккурат в меня целится, чурка копченая. Один глаз — белый, а другой — черный… А что это на нас надето? Никак кольчужка… Причем сильно поюзанная. На тебе, боже, что нам не гоже [45] …
Как я ни старался, проникнуться суеверным трепетом не получалось.
Деревяха и деревяха. «Рот» раззявлен, «ноги» — враскоряку…
Внутри у идола что-то зашуршало и несолидно пискнуло. Крыса?
45
Первоначально звучало так: на тебе, небоже (нищий), что нам не гоже.