Викинги. Ирландская сага
Шрифт:
Тем не менее поначалу кузнец ворчал, недовольный тем, что приютил под своей крышей двух воинов из Вика. И лишь голос его жены Альмаиты, выступившей в их защиту, склонил чашу весов в их пользу. Что, в свою очередь, изрядно обеспокоило самого Торгрима, потому что он не понимал, с чего это вдруг она возжелала, чтобы они остались, и опасался, что ею движет неведомая ему пока корысть. Столь неожиданное гостеприимство могло обернуться крупными неприятностями, как было ему прекрасно известно, поскольку на своем веку он навидался всяческих историй между мужчинами и женщинами, причем сам нередко играл в них главную роль.
Впрочем, все его страхи в конце концов оказались напрасными. Торгрим счел, что Альмаита решила не упускать из рук деньги, которые они платили за кров и стол, а заодно хоть немного скрасить свое унылое существование с Йокулом, который отличался весьма неприятным нравом. Похоже, именно этим объяснялась ее неожиданная настойчивость. Харальд же по какой-то неведомой причине загорелся желанием выучить ирландский, и Альмаита, оказавшаяся терпеливой и мудрой наставницей, взялась обучать его основам своего родного языка. Его сын по натуре отличался любопытством и жаждой знаний. Он ходил за кузнецом по пятам, выискивая для себя какое-нибудь занятие, и вскоре обнаружил, что Йокул нисколько не возражает против лишней пары рабочих рук в хозяйстве.
На протяжении нескольких месяцев юноша колол дрова и складывал их в поленницы, занимался ремонтом мазанки, в которой они жили, раздувал кузнечные меха и даже освоил грубую ковку, после чего кузнец сменил гнев на милость и проникся к нему доброжелательностью. Торгрим понял, что теперь он с неохотой расстанется с ними. Йокул даже пытался отговорить их от участия в набеге, хотя и безуспешно.
Харальд рос и взрослел не по дням, а по часам, не сидел без дела ни минуты, и аппетит у него развился волчий. Но и с этим в Дуб-Линне проблем не возникло. Как бы ирландцы не презирали норвежцев и датчан, форт представлял собой готовый рынок, на который нескончаемым потоком хлынуло награбленное золото и серебро. Каждое утро земледельцы толкали тележки с товарами через высокие деревянные ворота в частоколе, а пастухи гнали на базар отары овец, стада коров и свиней. Казалось, все это устремлялось прямиком в бездонный желудок Харальда, и все росли и укреплялись его мышцы. Кто-то из людей Орнольфа в шутку назвал его Харальд Крепкая Рука, и прозвище пристало к юноше намертво.
Торгрим смотрел, как сын его разминает руки, готовясь налечь на валек весла. Он вдруг спросил себя: если дело между ними когда-либо дойдет до открытого столкновения, кто выйдет из него победителем? Такое, конечно, не могло произойти в действительности. Торгрим любил Харальда всем сердцем и готов был отдать за мальчика жизнь, но только не поднять на него руку. Тем не менее вопрос был интересным.
«На моей стороне опыт и всякие хитрые приемы, – подумал он, – а в пользу Харальда говорят молодость и быстрота». Но, разумеется, еще с пятилетнего возраста Торгрим обучал сына владению щитом, мечом, боевым топором и копьем. Он сумел передать юноше б'oльшую часть своего бесценного воинского опыта и навыков обращения с любым оружием.
Тусклая полоска света на востоке, казалось, раздвинула горизонт, разъединив небо и водную гладь, и там нехотя показался краешек солнечного диска. Над волнами прокатился чей-то рык.
– На весла! – Это был голос Хескульда Фейлана, известного под прозвищем Хескульд Железноголовый, ярла, которому принадлежал драккар «Громовержец», самый большой корабль во всей флотилии. Именно он возглавлял нынешний набег на ирландское побережье.
Повинуясь команде, длинные весла с обоих бортов «Громовержца» описали идеальный полукруг и одновременно опустились в воду. Гребцы были скрыты от посторонних взглядов длинной линией ярко раскрашенных щитов, и Торгриму почудилось нечто сверхъестественное в том, как затаившийся и притихший корабль вдруг сам по себе ожил и рванулся вперед.
– На весла! На весла! – прокричал Арнбьерн Белозубый.
На гребных банках «Черного Ворона» по правому и левому бортам, на носу и на корме воины налегли на тяжелые рукоятки весел.
– Обе на воду! – подал Арнбьерн следующую команду, и весла одновременно опустились на воду.
Воины откинулись назад, и «Черный Ворон» стал набирать скорость. Корабль словно очнулся от тяжелого летаргического сна, и вода с журчанием побежала вдоль бортов. Деревянный корпус застонал под напором длинных весел, и монотонное покачивание на месте сменилось стремительным движением вперед. Торгрим почувствовал, как по мере того, как корабль набирал ход, все чаще билось его сердце и улучшалось настроение.
Он бросил взгляд сначала на восток, а потом на запад. Повсюду корабли флотилии увеличивали скорость и устремлялись к берегу, выстраиваясь клином за кормой флагманского «Громовержца». Торгрим мельком покосился на Харальда, стараясь делать это незаметно – ему не хотелось, чтобы мальчик подумал, будто он присматривает за ним. Но Харальд сосредоточился на своей работе, поглядывая то на спину сидящего перед ним воина, то на море впереди или снасти над головой. Юноша обладал задатками настоящего морского волка. Торгрим перевел взгляд на приближающийся берег. По правому и левому борту к воде сбегали скалистые обрывистые утесы, но прямо перед ними береговая линия приветственно распахивала свои объятия. Именно в этот разрыв они и направлялись, после чего им предстояло подняться на несколько миль вверх от устья реки до места высадки. На берегу не было ни души. Во всяком случае, Торгрим не заметил там ни малейших признаков жизни.
Впервые они поднялись на веслах на «Красном Драконе» по реке Лиффи до форта Дуб-Линн в самом конце лета, а поздней осенью вернулись уже в составе флотилии Олафа Белого. Даже если бы Орнольф действительно попытался снарядить корабль, чтобы его люди могли вернуться в Норвегию, то сезон зимних штормов наверняка начался бы раньше, чем они успели бы выйти в море. Но, естественно, Орнольф и не собирался этого делать, и потому сырую и унылую зиму ему и его людям предстояло провести в переполненном, зловонном и утопающем в грязи Дуб-Линне.
Как только стало ясно, что Орнольф не намерен возвращаться домой, Торгрим испросил разрешения заняться собственными приготовлениями и получил его. Орнольфу не хотелось, чтобы он уезжал, и еще меньше он готов был расстаться с внуком, но разудалое бражничанье не мешало Орнольфу сознавать, что другие мужчины смотрят на мир по-иному. Ведь это он, Орнольф, уговорил Торгрима отправиться в набег, причем фактически против воли и желания самого Торгрима. Он знал, что тот отправился в поход в надежде приглушить боль и тоску, вызванные смертью Халльберы. Когда подобные мысли приходили в голову ему самому – что случалось нечасто, поскольку он упорно гнал их от себя, – то в душу ему закрадывалось подозрение, что и сам он руководствовался точно такими же резонами. И еще Орнольф понимал, что Торгрим готов отправиться домой.
Но одно дело – хотеть, и совсем другое – суметь вернуться. Обходя причалы и регулярно наведываясь в медовый зал, знакомясь с другими викингами и ярлами, Торгрим вскоре осознал, что те вернутся в Норвегию не раньше, чем доверху набьют свои трюмы легендарными сокровищами Ирландии. Им предстояло совершить еще много набегов и погрузить добычу на свои корабли, прежде чем хотя бы появится надежда вновь отплыть на восток. Торгрим не имел ничего против набегов и грабежей. На своем веку он поучаствовал в стольких из них, что любым троим воинам этого хватило бы на целую жизнь. Но он больше не был молодым и жадным, и его отчаянно тянуло домой.