Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
— О монсеньер, не гневайтесь на меня! Могу ли я не верить вашему слову?
— Так что же?
— Я не верю исправности вашей канцелярии. Что такое письмо? Клочок бумаги! Разве нельзя забыть лоскуток бумаги? Ах! Взгляните сами, господин кардинал, я не ошибся!.. Ваши чиновники забыли этот клочок бумаги.
Письма королевы нет в пакете.
— Вы наглец и ничего не понимаете! — закричал Мазарини с гневом. Убирайтесь и ждите моих приказаний!
Сказав это с чисто итальянской живостью, он вырвал пакет из рук Кольбера и вернулся в свой кабинет.
Но гнев его не мог продолжаться вечно, и Мазарини одумался. Каждое утро, отворяя дверь своего кабинета, Мазарини видел лицо дежурившего у дверей Кольбера, который смиренно, но упорно просил у него письмо королевы-матери.
Мазарини не выдержал и наконец отдал письмо. Возвращая драгоценную бумагу, кардинал произнес строжайший выговор, в продолжение которого Кольбер только рассматривал, разглаживал, даже нюхал бумагу, буквы и подпись, как будто имел дело с отъявленным мошенником. Мазарини еще больше разбранил его, а бесстрастный Кольбер, убедившись, что письмо настоящее, ушел, не сказав ни слова, точно глухой.
За это он получил после смерти Жубера место управляющего делами кардинала: Мазарини, вместо того чтобы разгневаться, восхитился им и пожелал сам иметь такого верного слугу.
Кольбер сумел скоро заслужить милость Мазарини и стать для него необходимым. Чиновник знал все его счета, хотя кардинал никогда ни слова не говорил ему о них. Этот секрет очень крепко связывал их друг с другом; вот почему Мазарини, готовясь перейти в иной мир, хотел спросить его совета, как распорядиться имуществом, которое он оставлял на земле.
Расставшись с Гено, кардинал позвал Кольбера, предложил ему сесть и сказал:
— Потолкуем, господин Кольбер, и серьезно, потому что я болен и могу умереть.
— Человек смертей, — произнес Кольбер.
— Я всегда помнил об этом, господин Кольбер, и трудился, предвидя это… Вы знаете, я скопил кое-что…
— Да, монсеньер.
— Какой приблизительно сумме, по-вашему, равно мое состояние?
— Сорок миллионов пятьсот шестьдесят тысяч двести ливров девять су и восемь денье, — ответил Кольбер.
Кардинал испустил глубокий вздох, с изумлением взглянул на Кольбера, но позволил себе улыбнуться.
— Это деньги явные, — сказал Кольбер в ответ на улыбку кардинала.
Кардинал привскочил на постели.
— Что это значит? — воскликнул он.
— Я хочу сказать, что, кроме этих сорока миллионов пятисот шестидесяти тысяч ливров, у вас есть еще тринадцать миллионов, о которых никому не известно.
— Уф! — пробормотал Мазарини. — Вот человек!
В эту минуту голова Бернуина показалась в дверях.
— Что случилось? — спросил Мазарини. — Почему мне мешают?
— Ваш духовник пришел: его пригласили сегодня вечером, — отвечал камердинер. — Он сможет прийти еще раз не раньше, как послезавтра.
Мазарини взглянул на Кольбера; тот взял шляпу и произнес:
— Я приду позже, господин кардинал.
Мазарини колебался.
— Нет, нет, — сказал он, — вы мне так же необходимы, как и он. Притом ведь вы — мой второй духовник… и что я скажу одному, то может слышать другой. Останьтесь!
— А тайна исповеди? Ваш духовник может не согласиться.
— Об этом не беспокойтесь, пройдите за кровать.
— Я могу подождать в другой комнате.
— Нет, нет, вам полезно будет слышать исповедь честного человека.
Кольбер поклонился и прошел за кровать.
— Привести духовника, — сказал Мазарини, опуская полог кровати.
Глава 45
ИСПОВЕДЬ ЧЕСТНОГО ЧЕЛОВЕКА
Монах вошел спокойно, не удивляясь шуму и движению во дворце, вызванным болезнью кардинала.
— Пожалуйте, преподобный отец, — произнес Мазарини, бросив последний взгляд за полог кровати, — пожалуйте! Помогите мне, отец мой!
— Это мой долг, — отвечал монах.
— Сядьте поудобнее, я хочу принести вам полную исповедь: вы отпустите мне грехи, и я буду чувствовать себя спокойнее.
— Вы не так больны, монсеньер, чтобы подробная исповедь была неотложна… И она крайне утомит вас. Будьте осторожны.
— Вы думаете, это надолго, преподобный отец?
— Как можно думать иначе, если прожита такая большая жизнь, ваше преосвященство.
— О, это верно… Да, рассказ может быть долгим.
— Милосердие божье велико, — прогнусавил театинец.
— Ах, — сказал Мазарини, — боюсь, что я совершил много дел, за которые господь может покарать.
— Так ли? — простодушно спросил монах, отстраняя от лампы свое тонкое лицо, заостренное, как у крота. — Все грешники таковы: сначала забывают, а потом вспоминают, когда уже поздно.
— Грешники или рыбаки? 12 — спросил Мазарини. — Не намекаете ли вы на мое происхождение? Ведь я — сын рыбака.
12
Игра слов. pecheur — грешник, pecheur — рыбак.
— Гм, — пробормотал монах.
— Это мой первый грех, преподобный отец. Я велел составить генеалогию, выводящую мой род от древних римских консулов: Генанпя Мацерина Первого, Мацерина Второго и Прокула Мацерина Третьего, о котором говорит хроника Гаоландера… От Мацерина до Мазарини так близко, что сходство имен соблазнительно. Уменьшительная форма имени Мацерин значит «худенький». А теперь, преподобный отец, слову Мазарини с полным основанием можно придать значение «худой» в увеличительной степени, худой, как Лазарь.