Виктор Цой. Стихи. Документы. Воспоминания
Шрифт:
Я не вправе писать о последних трех годах жизни Вити — годах его звездного успеха. Об этом пусть расскажут другие. А я о последних днях.
Юрик приехал числа тринадцатого августа из Прибалтики, где он был вместе с Витей. И тут пришла эта страшная весть.
Как это произошло? Витя поехал на рыбалку. Он ездил туда регулярно. Видимо, был определенный момент его возвращения. И когда он вовремя не приехал, Наташа забеспокоилась и поехала его искать. И увидела этот автобус, нырнувший в речку… Она помчалась в ближайший городок, потому что жили они в деревне, снимали дом. Там все выяснилось.
Она начала звонить. Дозвонилась своей маме в Москву. Та стала звонить в Ленинград. Нашла телефон Каспаряна. Юрика не было дома. Нашли меня, а я вычислила Каспаряна по телефонам друзей. Через полчаса мы уже выехали из Ленинграда, накачавшись бензином. С
В протоколе написано, что он заснул. В это не верит никто из близких. Витя шел по жизни на мягких кошачьих лапах, был крайне осторожен. Я думаю, что он просто увлекся движением — бывает такая эйфория. Ездил он на ста пятидесяти. По всей видимости, нарушение было со стороны Вити, судя по следам протекторов на асфальте. Он врезался в автобус на встречной полосе. Элементарная автомобильная катастрофа. В убийство я не верю. Цой не был человеком, которого кому-то хочется убрать.
В этом городе нашлись крайне отзывчивые люди. Нам дали автобус, мы договорились с шофером, и он подписался отвезти нас в Ленинград. Без всяких остановок. Мы сели с Юркой, как только гроб погрузили в автобус. Мы сразу вскочили и уехали, успев позвонить в рок-клуб насчет похорон. Мы хотели похоронить в субботу. В пятницу вечером его привезли.
Когда приехали, поняли, что о субботе речи нет. В городе такая волна, столько народу, что нужно какое-то время, чтобы информация распространилась — где и когда… Очень противные были статьи в газетах. Писали какие-то мамы, рабочие и колхозницы о том, что дети двое суток не ели, не пили, стояли у кладбища, а родственники даже не позволили бросить в могилу ком земли. Но если бы все бросили ком земли, то мы бы оказались в одной могиле с Витей — я, сын… Это вообще чудо, что Саня остался. Мне потом рассказали, что Витя уезжал на рыбалку в пять утра. Обычно все спали, он уходил один, а тут внезапно все вскочили. Он Сашке сказал: «Поехали со мной». И ребенок отказался. Это чудо, конечно…
А последний раз мы виделись, когда Витя забирал Саню на два месяца. Мы собрали вещи и ждали его. Саня перед приездом отца обычно нервничал. Однако Цой, пунктуальный, как всегда, не опоздал. Он взял сына за руку, и они пошли из дома.
— Ну пока. Наслаждайтесь, — говорю им вслед.
У лифта он оборачивается.
— Пока. Буду звонить.
Ленинград
1991
Глава 2. Воспоминания
Максим Пашков
«Если не он, то кто?..»
— …Мы с Цоем встретились в городской художественной школе на канале Грибоедова. Тогда мы все хотели стать художниками, считали себя молодыми талантами. В результате стали кем угодно, только не художниками.
Набирали в эту школу в пятом классе, и мы оказались в одной группе. Нам тогда лет 11–12 было. Первое время мы с Витькой совсем не дружили. Вся группа быстро разделилась на компании, которые либо исподтишка издевались друг над другом, либо просто дрались — обычные мальчишеские дела. И Витя сначала был в другой группировке. Потом мы стали чуть постарше, драться уже стало не так интересно, и у нас возникло новое увлечение. Стало очень модным носить значки с фотографиями рок-звезд. Таких значков тогда было практически не достать, поэтому вся группа носила их по очереди. Последнее время я часто об этом вспоминаю, когда вижу в метро каких-нибудь тинэйджеров с Витькиными фотографиями на значках. Как странно все вышло…
Сам я лет с семи на гитаре играю. Так получилось, что все знакомые мальчишки что-то лабали на гитарах, и отец у меня немножко умел. Так что я с первого класса начал осваивать инструмент. А лет в двенадцать у меня просто бзик появился. Мне тогда отец давал слушать Элвиса Пресли, БИТЛЗ, Джонни Холидея. И настолько это меня зацепило, что я даже начал какие-то песни на английском языке писать, благо я в английской школе учился. На этом мы с Витькой и сошлись.
Я не помню сейчас, как это все произошло, но потихонечку мы начали играть вместе. Лет в тринадцать. Вернее, играть-то сначала не получалось, потому что он совсем еще не умел, и мне приходилось все показывать. У меня тогда было несколько гитар, но все какие-то разбитые, старые. У Витьки тоже,
Тем временем я незаметно закончил художественную школу, и вместе проводили уже практически круглые сутки — либо у него, либо у меня. И все мысли наши были заняты только музыкой. Мы с юношеским максимализмом считали, что только на Западе сейчас умеют играть, а здесь ничего подобного нет. Но энтузиазма было полно, и мы все время старались придумать какую-то свою музыку, ни на кого не похожую.
Я тогда доучивался в десятом классе, а Витя поступил в Серовское училище — все еще думал, что станет художником. У них в училище была кое-какая аппаратура, и мы продолжили уже играть там, на тяжелом звуке, чего раньше не доводилось. Прежде мы сидели с акустическими гитарками и сочиняли хардовые темы. В Серовке мы смогли играть так, как нам хотелось — там были электрические инструменты. Играли на их вечерах, на танцах. В Серовке нашли и барабанщика — Толика Смирнова — он по тем временам считался одним из лучших. Вообще мы для нашего возраста играли очень неплохо, поскольку все время занимались только этим. На вечерах исполняли какие-то классические вещи из DEEP PURPLE, BLACK SABBAT, свою музыку. Что-то сочинял я, что-то — вдвоем с Витей. Но в основном тексты и музыку писал я, а Витя очень помогал с аранжировками. У него с детства просто отличный вкус. Он выдавал очень интересные пассажи на гитаре. Но первое время очень стеснялся петь. Правда, в некоторых местах он мне подпевал, но очень робко. Сейчас это может показаться странным, но, в принципе, многие подростки стесняются петь. Может, время его тогда еще не пришло, или я как-то мешал, потому что я изначально был лидером в нашей группе, а он всегда держался второго места. Хотя, конечно, мы работали вместе. Были и очень удачные совместные вещи, которые я и сейчас иногда исполняю.
К тому времени дышать стало поспокойнее, мы увидели какую-то перспективу, возможность делать музыку для своих. Появились какие-то группы, которые пели на русском, и довольно удачно. «Аквариумская» волна позже пошла. Мы тоже стали писать на русском, хотя оставались приверженцами тяжелого, черного рока. В результате мы все-таки записали альбом у меня дома в жутких условиях. Я уже не помню, как он назывался, но что-то было мудреное — типа «Слонолуние». Записали мы его так, что бас-гитара с частью барабанов оказалась на одной дорожке, а гитара с голосом и тарелки — на другой. Можно было по отдельности слушать. Такое вот «стерео» получилось, но все равно мы тогда были очень довольны. У меня на бобине сохранилась эта запись. Сейчас ее слушать трудно, она представляет интерес только в плане какой-то истории, а воспринимать ее вчистую как музыку — просто забавно. Тут на днях у меня оказался под рукой бобинник, я ее послушал еще раз. Выпил водки, немножко пустил слезу — только для этого и стоит хранить. Витя там в основном на бас-гитаре играет, хотя записывал и еще какие-то гитары, и подпевает в некоторых местах.
Тогда у нас этот альбом даже кто-то переписывал, но теперь, конечно, все затерто, да и качество там — сами понимаете. Так что он теперь существует в единственном экземпляре. По-моему, мы больше ничего так и не записали.
В местных панковско-хипповских кругах нас тогда уже знали. Мы вообще дружили с панками, хотя в общем были далеки от них. Мы никогда не играли панк-рок, но все окружение в то время было сугубо панковским. Витя всегда был очень скромен в прическах и проявлениях. Даже не то что скромен, он был гораздо консервативнее всей остальной компании, и в наших «забавах» никогда не шел до конца. Наверно, это шло от какой-то его внутренней застенчивости. Потом из этого он выработал ту интеллигентность поведения на сцене, которая так отличала его от большинства ленинградских рокеров. В нем никогда не было разнузданности.