Вилла в Италии
Шрифт:
— Джон Кризи. Мы так хорошо проводили время все вместе на клубных обедах.
— Этот клуб до сих пор действует? — спросила Воэн.
— О да. Это особый институт.
— А вы все еще туда входите?
— Если вас приняли, вы являетесь пожизненным членом. Только я уже давно там не была. Не очень-то хочется бывать среди собратьев-писателей, когда они по-прежнему продолжают публиковаться, а ты за последние пять лет не написала ни строчки.
— А это кто? — спросил Уайлд, кивая на странный снимок. Сосредоточенно уставившись в объектив фотокамеры, Марджори
Губы писательницы сжались.
— Это именно то, о чем сказала Делия. Я была счастлива в тот момент, но сейчас смотреть на эту фотографию не доставляет мне никакого удовольствия. Вайолет одевалась для пантомимы, в которой мы обе принимали участие. Она играла роль Прекрасного принца. Благотворительное мероприятие в Артс-клубе.
— А кого вы играли? — спросила Воэн.
— Не вдову Туанки, на тот случай если вас это интересует. Ее играл актер Джош Невилл. Я была Злой Ведьмой Запада.
Певица просматривала тем временем фотографии с изображением Люциуса.
— Вот здесь вы в шортах и майке, побеждаете в состязании по бегу. Какое ликование написано у вас на лице!
— Забег на сто ярдов, подготовительная школа, — пояснил Уайлд. — А это я в колледже. Играю Робина Оукэпла в «Редди-горе». Делия, вы знаете неких Гилберта и Салливана?
У Марджори был довольный вид.
— Вы поклонник Гилберта и Салливана? В наши дни они ставят ужасные спектакли в своем «Савое», но их музыка и юмор мне по-настоящему нравятся.
— Я тоже пел в мюзиклах Гилберта и Салливана, — неожиданно вставил Джордж, что прозвучало еще удивительнее. — Играл Канцлера в «Иоланте».
Все посмотрели на Воэн.
— Мне они тоже нравятся, — ответила та. — Должна признаться.
— Ну что ж, — подвела итог Марджори, — получается, Люциус, у вас не было счастливых моментов со времен того школьного спектакля. По крайней мере таких, на которые Беатриче Маласпина сумела наложить руки. А нет, ошибаюсь. Кто эта обворожительная женщина?
Банкир на миг испытал замешательство, потом улыбнулся.
— Вот снимок, который не вызывает во мне никакой печали. Это моя бабушка по материнской линии. Ну, разве она не прелесть? А видите портрет за ее спиной? Это мой дедушка. Посмотрите на его озорной взгляд.
— Вы очень на него похожи, — заметила писательница.
— Не очень хорошо его помню, поскольку он умер, когда я был совсем маленьким. Дедушка был много старше бабушки. Она его очень любила. Его все любили. Даже мой отец, который не слишком жалует родственников по той линии, считая их беспутными, говорил, что дед был человеком, которому Бог отпустил больше обаяния и доброты, чем любому другому на его памяти.
— И ваша мать унаследовала это обаяние? Поэтому ваш отец в нее влюбился?
— Нет, она унаследовала красоту своей матери, потому что моя бабушка, безусловно, была красавицей…
— Она очень хороша даже и на этой фотографии, —
— Да. Только у моей матери нет обаяния. Как и доброты, — прибавил он себе под нос.
— Но у вас это обаяние есть, — ответила писательница так же тихо, однако Делия все же услышала.
Обаяние! Шарм! Да, у Люциуса он действительно есть — неуловимый и необъяснимый, который переживает красоту и даже сексапильность. Сексапильность есть у Тео, а также у Ричи, а вот обаяния, пожалуй, ни на грош.
— Обаяние может быть очень поверхностным. — Сама почувствовала, насколько самоуверенно и наставительно это прозвучало.
— Вы так считаете? — спросила Марджори. — Мне кажется, это один из величайших даров свыше. Беатриче Маласпина им обладала, в этом нет сомнения.
Ранее Воэн быстро перемахнула страницы, относящиеся к ней самой и к пережитым ею моментам счастья. Здесь, на верхнем этаже башни, где присутствовала вся четверка, объединенная властной силой этой странной Беатриче Маласпины, в воздухе царил слишком сильный исповедальный дух. Джордж, самый сдержанный, вдруг поведал столь интимные вещи о своей матери, и вроде бы не испытывал неловкости. А Люциус обнаружил нежную привязанность к бабушке. И Марджори была совершенно откровенна в отношении своей тяги к женщинам. Но она, Делия, не желала попадаться на эту удочку. Ее пугали фотографии. Она не хотела смотреть на них сама и не желала, чтобы их видели другие, расспрашивая: кто? где? когда?
Уайлд мягко, но решительно взял из ее рук альбом. Положил и открыл на первой странице.
— Давайте просмотрим все фотографии, страницу за страницей, а не просто заглядывая туда и сюда. Быть может, тогда мы поймем, как они попали к Беатриче Маласпине.
— И зачем. «Зачем» гораздо важнее, чем «как». Второе — вопрос практического осуществления, а первый касается мотивации. Что она имела… имеет в виду? Каковы ее цели? Чего она хочет от нас?
— И какое отношение имеет к этому кодицилл?
Пока Делия, Люциус и Марджори, склонив головы над альбомом, изучали фотографии, Джордж неприметно, но дотошно обследовал комнату.
— Я уверен, что кодицилла здесь нет, — сделал он вывод, задвигая последний ящик.
— Того и добивалась от нас Беатриче Маласпина, — задумчиво проговорила Марджори. — Чтобы мы просмотрели этот альбом и вспомнили все, что в нем собрано.
— Я думаю, лучшее не здесь, не в этой прекрасной комнате, — заключил Джордж. — Фотографии напоминают нам о временах, когда мы были счастливы, но, как сказала Делия, эти воспоминания причиняют душевную боль, потому что того счастья больше нет с нами. Все мы приехали на «Виллу Данте» со своим грузом утрат. И хотя я человек не публичный и не стремлюсь, чтобы какая-то часть моей жизни была выставлена на обозрение чужому равнодушному или любопытствующему взору, думаю, Беатриче Маласпина хотела, чтобы мы разделили друг с другом эти счастливые моменты, которые она для нас подобрала. Друг с другом и ни с кем больше.