Шрифт:
Черный год
I
Темные времена настали задолго до того, как произошла глобальная катастрофы. Ядерный взрыв лишь довершил мечтания Мадейры о безлюдной Земле. В обществе накануне взрыва уже тлел кризис и Англия оставалась оплотом осколком постгуманизма 21 столетия. Как бы деспотично не выглядел мир накануне катастрофы, в сравнении с миром после нее тюрьма Реддинг со своими устоями выглядела на гуманистической уровне, в то время, когда страны евразийского континента были раздираемые междоусобицами и войнами между собой.
Не успел читатель передохнуть от того момента, когда бывшего лорда Шоу поместили в камеру к уголовникам, как мы спешим показать дальнейшую схватку узника Шоу в с тюремной системой Реддинга, охватившую весь Юго-Восточный округ Англии.
Узника
Через неделю подобных пыток на теле пленника не было живого места. Все тело было как один сплошной синяк, а его психологическое состояние граничило с суицидом.
Чтобы не слышать всего происходящего в камерах надсмотрщики камер в служебных помещениях включали погромче музыку, а в свободное от работы время были самые не прочь развлечься с заключёнными издеваясь над слабыми узниками, в числе которых состоял бедняга Виллем.
Месяцами узника Шоу не выводили из камеры на обязательное часовую прогулку во внутреннем дворе колонии. Все прошлое этого человека казалось для него самого каким-то миражом, в памяти оставался какой-то глубокий отпечаток в оттенках лжи и предательства всех тех, кто окружали его последние годы на службе у Его Величества. Виллем сидел забившись в угол помещения всеми забытый как ненужная игрушка, местами он стыдился себя, в моменты когда его насиловал очередной сокамерник он пытался заставить себя что это все сон, не по-настоящему, а иногда пытался себя заставить думать, что все это ему нравится. В перерывах между истязаниями он старался понять что происходит, но из-за боли и гудения в голове от постоянных избиений ему стали мерещиться звуки, а иногда шум в ушах мешал слышать как ему что-то говорят.
В перерывах между издевками сокамерников Виллем словно живой мертвец опускался в подвалы Реддинга медные рудники, где в числе нескольких десятков таких же безучастных узников бил киркой о стены узкой шахты, которая местами отваливалась, так как была не везде оборудована подпорками.
Перебывая в шахте сквайру удалось познакомиться с одноглазым сгорбившемся узником средних лет, который не мог говорить, так как ему отрезали язык. Все его называли Ду, так как единственное, что он мог ответить на любое обращение к нему был звук похожий на это слово. Никто не знал да и не интересовался судьбой этого узника. Много кто говорил, что Ду сидел в этой тюрьме ещё при старой администрации, кто-то говорил, что он был одним из участников первого восстания, после которого установились новые правила тюрьмы с новыми хозяевами. Разумеется со временем интерес к немому горбуну утих по мере того, как глубоко и далеко стали отсылать самого седовласого узника. Шоу подружился с ним в конце первого месяца страданий и с тех пор старался держаться немого горбуна. Они поладили сразу, так как Ду нуждался в таком же молчаливом и работящем человеке, каким был сам. Так было до конца года пребывая в колонии лишения свободы до появления новой администрации тюрьмы Рединга.
Черный год II
Узник в лохмотьях сидел на кафельном полу в углу камеры. В самой темнице слышалось сопение, смех, иногда шутили невпопад или обсуждали кого лучше трахать: Виллема или того новенького насильника малолетних девочек, который был изолирован в одиночной камере в другом крыле тюрьмы. Узник №11 молчал и ничего не мог ответить. Он прислушивался с каждому шороху, в руках он потирал о штанину робы затертый до неузнаваемости кулон погибшей супруги, который Виллему удавалось умело прятать каждый раз перед очередной проверкой. Сквайр смотрел на кулон и боялся отрыть его створки, так как не мог более смотреть на её портрет, портрет той, любовь к которой загнала некому неизвестного лорда на уровень премьер-министра страны и смерть которой забрала у последнего вместе с честью и регалиями остаток фамильного имения. Он вспоминал её золотистые волосы развивающиеся на ветру, её нескромную походку походку и томный взгляд с пышной грудью наполненной похотью. Обо всём этом он вспоминал недолгими тихими ночами, когда всем надоедало занимать своё время издёвками над бывшим дворянином.
Лорд Шоу трясся от зимнего холода, в камерах не топили и укрыться ему было не чем, так как всё что было можно отобрали сокамерники во главе с Бэрри Диккенсом – смотрящим камеры, который в день прибытия Виллема озвучивал правила и которому была оказана честь первому изнасиловать бывшего сквайра для спасения кубрика. Шоу знал, что содеянное ними было в некотором роде актом гуманизма, ибо работать ему разрешили не на урановых, а на медных рудниках. Но, ему не хотелось до конца понять то, что он был лишен всего и утратил человеческий облик всего лишь за полгода.
В этот момент его схватили за руку и Шоу услышал скрипучий голос, который стал ему шептать на ухо.
– Всё ещё надеешься выжить, Шоу? А может и вернуться домой к ней?
Виллем ничего не ответил. Сквайр привык молчать в самых страшных случаях не обращая внимания на опасность любой степени.
– Я знаю, кто убил твою женушку. А ещё я знаю, кто трахал её тело до того, как перерезать ей горло. Помню, как она стонала и ей начинало это нравиться… Виллем-Виллем… Её убили по заказу. И тот, кто заказал её убить, заказал нам тебя прикончить. И я знаю, что тебе отсюда не уйти. Мы окружены сплошной глухой стеной в четыре метра. Это бордель, мальчик. А начальник здешней тюрьмы здесь главный сутенёр. И заказ был тебя опустить окончательно и сделать евнухом, если ты выживешь на протяжении года. Тик-так, мальчик… Твоё время истекает. Ты или умираешь добровольно, либо мы отрезаем твой вонючий член самой тупой и ржавой заточкой, которую мы здесь сможем найти. С другой стороны через полтора месяца начнутся бои без правил среди таких как ты. Если победишь – сохранишь единственное, что осталось у тебя от твоего достоинства.
Следующим утром в приёмную к Бэрри Дикенсу, пришло письмо из Лондона, на конверте был печать с изображением символв в виде фамильного герба Стюартов. При виде конверта с данным символом Диккенс тщательно осмотрел со всех сторон конверт прежде его не распечатывая. Видимо дело важное – подумалось начальнику тюрьмы, – в последний раз я получал похожий конверт год назад перед тем, как привезли этого… бывшего премьера… черт с ним, его наверное уже убили. Давно я не спускался в подземные корпуса. Не суть. – С этими словами Бэрри Диккенс достал канцелярский нож с кармана и вскрыв конверт достал сложенный вдвое рифленый лист бежевой бумаги с рукописным текстом: «Дорогой мистер Диккенс! Его Величество очень благодарен, что вверенное Вам учреждение принимает активное участие в защите Королевской семьи и всего Соединённого Королевства Англии и Ирландии, а также борьбе с врагами Англии, как внешними так и внутренними. Надеемся, что Вы в дальнейшем будете принимать столь активное участие и окажете ещё оду услугу Его Величеству, дав приют верному слуге короны доктору Гансу фон Борку. Заранее благодарю. Канцлер Его Величества Отто фон Клаузевиц»
Extra
– Мадейра, ты знаешь, что нужно смириться?
– Ребят! Выгружайте трупы!
– Где именно, босс?
– Ты, что ослеп Билли? Кругом пустыня! В пустыню и выбрасывай!
– Как скажете, босс.
– Что вы сказали про смирение, падре?
– Я сказал, что тебе нужно смириться, Мадейра, пока ты не зашёл слишком далеко.
– Как это смиряться, падре?! – человек с хищным оскалом вытащил револьвер и выстрелил в ногу собутыльнику, который в этот момент тащил труп по песку в сторону импровизированной могильной ямы, – как это смиряться, падре?! Может я оглох и вы мне что-нибудь объясните? – ковбой подошёл к священнику и стал напротив него с грозным взглядом.
– Нужно смиряться, сын мой… – повторил святой отец предыдущие слова с хладнокровным спокойствием.
Мадейра от услышанного покоробился и его правый глаз стал дёргаться.
– Дорогой падре, вы который год в моей компании проколесили весь Новый свет вдоль и поперек в компании меня и моих головорезов, а теперь спустя десять лет наших скитаний вы становитесь в позицию и говорите мне, что мне пора завязывать!
Падре ответил не отводя взгляд с тем же спокойствием: Ты заходишь слишком далеко и ходишь по очень тонкому льду, амиго. Ватикан ещё в самом начале не одобрял твои намерения.