Шрифт:
Алексей Феофилактович Писемский
Виновата ли она?
Записки
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
I
Мне было двадцать два года. Я перешел на четвертый курс математического отделения*. Освоившись с факультетом, мне очень легко стало заниматься, свободного времени начало у меня оставаться очень довольно, но куда его девать и чем наполнить даже в многолюдной Москве небогатому и одинокому студенту? Я жил один, знакомых не имел никого, и единственным моим развлечением было часа по два, по три ходить по Тверскому бульвару и бог знает чего не передумать.
______________
* Московского университета (Прим. автора.).
– Не знаете ли кого-нибудь из ваших товарищей, кто бы приготовил меня в университет?
Я посмотрел на него пристально; на вид ему было лет осьмнадцать, одет он был небрежно, в приемах его видна была беспечность. Лицо выразительно и с глубоким оттенком меланхолии.
– Если вам угодно, я могу это взять на себя, - отвечал я.
– Пожалуйста, мне надобно приготовиться из математики. Вы какого факультета?
– Математик.
– Это хорошо, а вы почем возьмете за урок?
Этот прямой вопрос меня сконфузил.
– Обыкновенную цену - рубль серебром, - отвечал я.
Молодой человек подумал.
– Хорошо, это я молу дать. Ваша фамилия?
– проговорил он.
Я сказал, он мне назвал свою, дал адрес квартиры и просил прийти на другой день в семь часов вечера.
– Вы живете одни или с семейством?
– спросил я.
– С матерью, есть и сестры, - отвечал он.
Мы расстались.
Я возвратился домой очень довольный этой встречей, мне давно хотелось иметь урок - не для денег, которых хотя было у меня и немного, но доставало на мои умеренные желания, но мне желалось учить, хотелось иметь право передавать другому свои знания, убеждения, а того и другого было в моей голове довольно в запасе.
На другой день я отравился еще за полчаса до назначенного срока. Дом, который отыскал по адресу, был барской; стоял он на дворе, по бокам тянулись огромные каменные прислуги, кругом почти целый квартал обхватывала железная решетка. Я долго путался в огромных сенях, наконец вошел в бельэтаже в главные двери. Лакей в ливрее на вопрос мой: "Здесь ли живет Леонид Николаич Ваньковский?" - отвечал довольно грубо: "Ступайте на самый верх, направо". Наверху в передней я никого не нашел, в зале тоже; из соседней комнаты слышался разговор, я начал кашлять, выглянула молодая девушка. Я поклонился ей.
– Вам, верно, брата Леонида нужно?
– проговорила она и ушла назад.
Чрез несколько минут вышел мой ученик.
– Bon soir*, пойдемте в кабинет, - проговорил он, подавая мне руку.
______________
* Добрый вечер (франц.).
Мы вошли в довольно большую комнату, которая, видно, действительно была некогда богатым кабинетом, но в настоящее время представляла страшный беспорядок: стены под мрамор в некоторых местах были безбожно исколочены гвоздями, в углу стоял красивый, но с изломанною переднею решеткою камин, на картине масляной работы висела шинель. Хозяин спал на кушетке, на которой еще лежали неубранные простыня и подушки. Мягкая мебель, обитая бархатом, была переломана и изорвана. На огромном красного дерева столе лежали кипами бумаги, книги и ноты. Мы сели около этого стола.
–
– заговорил я серьезным тоном наставника.
– С чего хотите, - отвечал ученик небрежно.
– Я желал бы, - продолжал я в том же тоне, - прежде испытать, в какой мере вы знакомы с математикою, и просил бы позволить мне проэкзаменовать вас.
– Хорошо.
– Первую часть арифметики, вероятно, вы знаете?
– Знаю.
– А вторую?
– Кажется, знаю; впрочем, может быть, и забыл.
Я взял лист бумаги и хотел написать задачу, но оказалось, что из дюжины торчавших в чернильнице перьев ни одно не писало, да и чернил почти не было.
– У вас перья не совсем в порядке, - заметил я.
– Да; я сам не умею чинить; вот вам карандаш, - отвечал ученик, поднимая с полу карандаш и подавая мне его.
Для первого испытания я задал ему сложение десятичных дробей; он взял и положил с какою-то насмешливою улыбкою лист перед собою, подумал немного, провел несколько линий карандашом по бумаге и, отодвинув ее от себя, проговорил:
– Нет, не знаю, позабыл.
Я задал ему сложение простых дробей, но он и в тех спутался; потом об алгебре признался, что совсем ее не знает, а геометрии немного. Я принялся экзаменовать его в геометрии, на поверку вышло, что и в геометрии нуль. Я нахмурился.
– Вы очень слабы в математике; с вами надобно проходить с начала, сказал я.
– Лучше с начала, а то я все перезабыл.
– Стало быть, мы начнем со второй части арифметики, - решил я.
Ваньковский в знак согласия кивнул головой. Я был убежден, что с ним следовало бы начать с первой части арифметики, но высказать ему это мне на первый раз было совестно.
В продолжение часа я толковал с увлечением, и в то время, как окончательно хотел объяснить прием деления дробей, ученик мой во все горло зевнул и спросил меня:
– Вы курите?
Мне сделалось стыдно за себя и досадно на него.
– Курю, - отвечал я.
– Хотите трубку или сигару?
– Позвольте трубку.
Леонид встал, наложил мне сам трубку, а себе закурил сигару, и когда я хотел снова обратиться к толкованию, он сказал:
– Будет, больше часа прошло, не хочется что-то сегодня.
Я пожал плечами.
– Вам надобно очень много заниматься, чтобы выдержать экзамен, произнес я с ударением.
– Займусь, - я хочу на юридический.
– Все равно; надобно выдержать экзамен из всех предметов, - отвечал я.
– Что тебе, Лида?
– спросил Леонид, обращаясь к дверям.
– Вы здесь будете пить чай или туда придете?
– раздался женский голос.
Я обернулся; это была прежняя девушка.
– Туда придем, - отвечал Леонид.
Девушка скрылась. Я взялся за фуражку.
– Куда же вы? Посидите, пойдемте, я познакомлю вас с нашими.
Я положил фуражку; он провел меня в гостиную. В больших креслах сидела высокая худощавая дама лет сорока пяти, рядом с нею помещался, должно быть, какой-нибудь помещик, маленький, толстенький, совсем белокурый, с жиденькими, сильно нафабренными усами, закрученными вверх, с лицом одутловатым и подозрительно красным. Лидия разливала чай, около нее сидели чопорно на высоких детских креслах две маленькие девочки.