Виновник торжества
Шрифт:
Турецкий вышел из квартиры Алехиных и поднялся на этаж выше. Звонить в дверь пришлось недолго, хотя здесь его явно не ждали. Когда за дверью наконец раздался мужской голос, Турецкий представился. Дверь открылась, на пороге стоял высокий крупный человек, одет по-домашнему в старенькие джинсы и какую-то несуразную кофту, неопрятно болтающуюся на его рыхловатом теле.
— Чем обязан? — не очень приветливо спросил мужчина, загородив своим телом проход в квартиру.
— Извините, пожалуйста, за неожиданное вторжение. Но мне бы хотелось с вами поговорить. Я вас не предупредил заранее, не думал, что сегодня
Мужчина довольно равнодушно выслушал Турецкого, наконец нехотя проговорил:
— Заходите, раз уже пришли. — И первым направился в комнату. Турецкий, тщательно вытирая ноги, бегло осмотрел довольно просторную прихожую и решил, что, судя по ее неприбранности, уборка — не самое любимое дело хозяина.
В комнате беспорядок не так бросался в глаза, поскольку обе стены были заставлены стеллажами с книгами. На диване, застеленном стареньким покрывалом, аккуратными стопками лежали бумаги. Из чего Турецкий сделал вывод о приоритетах хозяина квартиры.
— Андрей Борисович, позвольте присесть, — обратился он к Каледину, который и сам не собирался садиться, и гостю не предлагал стул, всем видом показывая, что впустил Турецкого всего на пару минут.
— Ах да, — спохватился хозяин и придвинул к Турецкому стул. — Вы уж извините, я погружен в свою статью, у меня как раз, так сказать, творческий процесс. Если бы вы меня заранее предупредили о визите, я бы подготовился. — В его голосе прозвучала нотка укора.
— Извините, пожалуйста, — еще раз попросил прощения Турецкий. — А над чем вы сейчас трудитесь?
— Тема моей статьи вам, по-видимому, ни о чем не скажет. Сугубо математическая. Но если в общем виде — я сейчас заканчиваю одну из глав своей докторской диссертации. Работа, в общем-то, уже подходит к концу.
— А когда защита?
— Пятнадцатого июня. А монография вышла буквально на днях. Завтра поеду за сигнальным экземпляром. Основной тираж, наверное, будет через неделю. Пока из типографии отгрузят, пока в издательство доставят. На все требуется время.
— По-моему, сложнее математики нет ничего на свете, — Турецкий искренне так считал и всегда восхищался теми, для кого эта наука была смыслом жизни.
— Следовательская работа тоже требует логического мышления. В этом наши с вами профессии схожи, — убежденно ответил Каледин. — Вы уж извините меня за откровенность, но поскольку время все равно потеряно, не хотите ли выпить чаю? — вдруг выказал свое гостеприимство Каледин.
Может быть, Турецкий и отказался бы от чашки чая, углядев через полуоткрытую дверь, ведущую на кухню, гору грязной посуды в раковине. Но ему хотелось поговорить с Калединым в обстановке более доверительной, и он согласился. Пока Андрей Борисович гремел на кухне чайником, мыл чашки и блюдца, Турецкий изучал обстановку комнаты. О каких-то пристрастиях математика, кроме большой библиотеки, говорить было затруднительно. Хотя нет — на книжном шкафу Турецкий заметил стереопроигрыватель, а в углах комнаты две стереоколонки. Он их не сразу увидел, потому что привык к современной технике, со всякими наворотами и блестящими поверхностями, как у дочери или своих друзей. Одна из колонок очень напоминала черный шкафчик и примыкала к старому креслу, вторая стояла в углу, а на ней громоздился небольшой телевизор. Наверное, сидя на диване, было очень комфортно слушать музыку. Когда наконец появился Андрей Борисович с двумя чашками чая и с тарелочкой с крекерами, Турецкий уже знал, с чего начать неформальный разговор.
— Любите музыку? — непринужденно спросил он, указав взглядом на стереопроигрыватель.
— О да, — оживился хозяин, — слушаю обычно по вечерам, перед сном. Очень успокаивает.
— А что, много нервничать приходится?
— Ну, не очень. Но жизнь, согласитесь, в наше время стала нервная. А у меня со сном всегда были проблемы. Допоздна работаю, потом засыпаю с трудом. Перевозбуждаюсь. У меня творческий процесс обычно к ночи активизируется. Но приходится с собой бороться — с утра ведь на лекции идти, если не высплюсь — голова хуже работает.
— А какую музыку вы предпочитаете?
— Классику, естественно. В моем возрасте рэп или тяжелый металл уже не привлекает.
— Но в современной музыке вы, судя по всему, тоже разбираетесь, — усмехнулся Турецкий.
— Поневоле, у меня же студенты. Иногда делятся впечатлениями, хочешь не хочешь — слышишь. Хотя эта информация для меня совершенно лишняя. А я люблю послушать Баха, фортепианные концерты Шопена, последнее время увлекся кельтскими балладами.
— А Чюрленис вам нравится?
— Да, конечно, я вообще люблю органную музыку. Она меня завораживает… А вы тоже любите Чюрлениса? Никогда не думал, что следователь может знать о Чюрленисе как композиторе. Репродукции его картин еще встретишь кое в каких домах, но как о музыканте о нем мало кто слышал.
— Среди следователей тоже встречаются люди культурные, как и среди математиков, — немного обиделся Турецкий за своих коллег. — Хотя согласен с вами в одном — далеко не каждый следователь, впрочем, как и математик, слышал о Чюрленисе-композиторе.
— Один-один, — подвел итог их небольшой дискуссии Каледин.
— Музыкальный центр у вас заслуженный, — кивнул Турецкий в сторону колонок.
— Уж и не помню, сколько ему лет. Когда защитил кандидатскую и стал больше зарабатывать, начал постепенно собирать: то вертушку куплю, то усилитель, то эквалайзер, то деку — с миру по нитке. Сейчас, конечно, все намного проще, прилавки завалены товаром, а тогда еще и бегать приходилось. А колонки вообще ездил на другой конец Питера покупать, у одного дипломата. Таких тогда ни у кого не было, «Пионер». Они у него тоже уже не новые были, но на качество воспроизведения звука это нисколько не влияет. Все сбережения выложил, потом на мамину пенсию месяц жили. Зато звук замечательный. А басы вообще уникальны. Хотите послушать?
— В другой раз. Хотя вы так рассказываете, что я непременно воспользуюсь вашим приглашением. Андрей Борисович, а я ведь не просто так пришел.
— Догадываюсь… — сдержанно ответил Каледин.
— Я к вам прямо от Алехиных.
Турецкий внимательно смотрел в лицо Каледину и уловил в его глазах еле заметное беспокойство. Он ждал какой-то реакции, вопроса, удивления. Но Андрей Борисович молчал, отпивая маленькими глоточками остывший чай.
— Вы ведь помните трагедию, которая произошла в вашем подъезде полгода назад.