Винтовка Фергюсона
Шрифт:
Тем не менее уничтожение людей не доставило мне удовольствия, и я надеялся избежать подобного в будущем.
Проблема была в том, что дитя цивилизации очутилось в нецивилизованном мире. Критерии, которыми я руководствовался, принадлежали упорядоченному миру, оставшемуся у меня за спиной. Как в Англии, так и в наших восточных штатах много говорили о нашем обращении с «бедняжками» индейцами.
Немногие виденные мною бедняжками не выглядели. Сильные, ловкие, искусные воины.
Воины.
Вот ключевое слово. Они
Очень хорошо являться культурным и цивилизованным, только надо бы вести себя поосторожнее, а то превратишься в культурного и цивилизованного покойника.
Чтобы заключить мир, нужны двое. Напасть — хватит одного.
Следует разбавлять гуманность здравым смыслом, пришел я к выводу, а здравый смысл поверять реальностью.
Я изложил все это Соломону Толли. Боюсь, он позабавился за мой счет.
— Я не профессор, Чантри, лишнего об этом не думал. Пристрелил первого индейца, направившего на меня стрелу, и страшно доволен, что попал.
И так меня начали звать именем, приставшим потом на долгие годы. Больше я не был Ронаном Чантри, разве что изредка. Я стал известен как Профессор.
Частью тут крылась легкая насмешка, частью, я думаю, уважение.
В последующие недели я незамедлительно усвоил одну истину. В университете, который я теперь посещал, экзамены не представляли особых сложностей, но наступали то и дело. Сдал — живой, провалился — оставил скальп на поясе краснокожего.
По совету Толли мы отклонились от намеченного направления к северу, подальше от земель, право на которые оспаривалось. Старались ехать низинами, чтобы спрятаться от врага. Потому что не сомневались: капитан Фернандес и его индейские союзники наблюдают за нами и планируют следующее нападение. И нечего надеяться на такую же удачу в будущем. Капитан дураком не был. Любой офицер в его положении легко мог переоценить свои силы и недооценить нашу смекалку. И он сам, и его туземные друзья нынче знали нас лучше.
Но где же горы? Где-то к западу: ни один из нас их еще не видел. Невероятно, как не кончается эта равнина. Местность стала выше и гораздо суше. Трава здесь растет короткой, часто встречаются кактусы, раньше почти не попадавшиеся. Воды мало. Многие ручьи высохли, в бывших озерках — одна истоптанная грязь. И неожиданно мы натолкнулись на бизонов.
Сперва мы их услышали. Глухой шуршащий шум — мы приняли его за шум ветра, но еще странное приглушенное бормотание. Мы одолели подъем, и вот они перед нами, тысячи и тысячи, пасутся и продвигаются вперед.
— Не стреляйте, — предложил я. — Я успею перезарядить, и убьем только двоих.
— А шкуры? Ведь они тоже чего-нибудь стоят!
— Бизонья шкура, шкура быка во всяком случае, весит добрых пятьдесят фунтов. Мы не в состоянии их везти.
Я проехал вперед, сошел около большого камня и, используя его выступ вместо подставки, застрелил двух животных. Мои товарищи воздерживались от стрельбы на случай, если враг близко. Бизоны словно бы этого не заметили, но отбежали, когда мы спустились вниз разделывать добычу.
Тогда-то я и заметил индейцев.
Несколько сотен ярдов в стороне, они подбирались к стаду с другого бока. Один индеец вскочил с земли и сбросил с себя плащ из бизоньей шкуры. Прячась под ним, он подползал к бизонам и потерял свой шанс на добычу, когда мы приблизились. Его разочарование было очевидным.
— Чудное дело, — проворчал Толли. — Десяток или больше женщин, куча детей, а воинов не видать, кроме одного, ну, двоих… и лошадей нет.
— Ограбили, — сказал Шанаган. — Заложу последнюю рубашку. Угнали табун и перебили мужчин, или же они в отъезде, пытаются забрать лошадей обратно.
— Кто они такие? Можешь разобрать?
— Шайены, — уверенно ответил Дэйви. — Самые храбрые и лучшие бойцы в прериях.
— Толли, — сказал я, — если мы собираемся жить в этих краях, нам понадобятся друзья, а если мы собираемся заводить друзей, сейчас в самый раз познакомиться.
— Я малость владею языком жестов, — вызвался Шанаган. — Ты чего задумал?
— Отдать им шкуры и половину мяса.
— Мы можем отрезать, что нам нравится, — сказал Толли. — Они только рога есть не будут.
Подняв руку с раскрытой ладонью, я поехал к ним, Дэйви рядом. Охотник вернулся к остальным, и они поджидали нас. Лишь один воин держался на ногах. Кроме женщин и детей, оставались два подростка и старик.
— Я прихожу как друг, — сказал я, и Дэйви перевел на язык жестов. — Мы грозны в бою и охотились сегодня. Мы поделимся мясом с нашими друзьями.
Приблизившись, мы видели голод на лицах. Еще один воин, явно тяжело раненный, лежал на волокуше.
Подъехал Толли.
— Мы взяли, что нам надо, пусть забирают остальное.
Индейцы последовали за нами к двум бизоньим тушам и безотлагательно принялись за работу мясников. Единственный пригодный к службе воин держался поблизости от нас, все еще недоверчивый.
— Спроси его, что у них стряслось, — сказал я.
Дэйви принялся за дело, и индеец проворно рассказал всю историю, пользуясь знаками. Меня очаровали изящество движений, -непринужденность их и поэтичность.
— Во время последнего полнолуния на них набросились юты. Убили четверых воинов и трех женщин, угнали лошадей и всех бы прикончили, но хозяева их отбили. Восемь человек воинов, оставшихся в живых, пошли за ними, чтобы выкрасть лошадей обратно. С тех пор они питались единственной антилопой и диким луком.