Винтовка Фергюсона
Шрифт:
Ночь не рождала ни звука. Сдерживая дыхание, я подкарауливал шумы, напрягал слух. Ничего.
Двинулся в путь снова, теперь уже с большей осторожностью, потихоньку загибая кверху. Хотелось взглянуть, что там наверху, на голом склоне. По-над лесом они могут обойти меня и срезать вниз: я окажусь в окружении.
Зрение не давало мне помощи. Возвращение к природе придало чуткость моим ушам, обострило все чувства. Я стал больше похож на мальчика, каким был когда-то, чем на ученого, каким провел последние годы. Я возобновил прежний образ жизни и каждой частицей своего существа
Вдруг застыв на месте, я прижался к комлю ели под поникшими ветвями. Тут была небольшая впадинка, и я выжидал, затаившись. Вроде я что-то слышал? Или органы чувств подстраивают мне шуточки?
Нет… еле слышная возня, негромкий шепот, в нескольких футах всего… где-то в двенадцати? Может, и ближе.
— Не мог он забраться так далеко. Он бостонец, какой к черту из него ходок по лесу!
— Так-то оно так, только намедни он прямо растворился в воздухе, а ведь мы его, можно сказать, в руках держали.
— Говорю тебе, мы зашли дальше, чем нужно. Там он, сзади остался. Упустим вот, Рейф всех нас ухайдокает. Как подумаю, поджилки трясутся, право слово!
— Ну и что? У него ты и жрал лучше, и жил лучше, и вообще никогда до этого столько не имел. Поджилки не у одного тебя трясутся. Рейф, он пришьет и глазом не моргнет.
В моей ладони возник нож. Я хотел быть готовым, если произойдет схватка вплотную, а лицом к лицу нет лучше оружия, чем клинок. Мой был обоюдоострым, отточенным, словно бритва, с утяжеленной рукоятью — прекрасный боевой нож, сделанный тысячелетие назад в Индии, где выплавлялась сталь наивысшего качества. Нож достался мне в наследство. Чантри обладали им порядочное время: Мой предок получил его от француза по имени Талон, которому в его пиратский период в Индийском океане нож подарила девушка. Красивая, надо думать.
С винтовкой в левой руке и ножом в правой я ждал, стараясь дышать бесшумно. А если взять и напасть самому? Одного я, пожалуй, уложу еще до того, как они сообразят, в чем дело. Но второй как бы не крикнул. Тогда на меня навалятся все разом.
В этот момент меньше всего я чувствовал себя членом академического мирка. Я был дикарем, одним из своих ирландских предков, очутившимся в подобном положении.
Ночь дышала прохладой. Сейчас я уже различал их ноги. Туловища оставались скрыты густыми, низко свисающими ветвями.
— Давай-ка займемся делом.
— Что с остальными приключилось? Вот что мне хотелось бы знать. Тревожит меня та компания. Среди них ведь ошивался Соломон Толли.
— Толли? Дьявольщина! Значит, народ тот посерьезнее, чем Рейф считал. С кучей малохольных Толли в горы не попрется.
Они убрались, производя лишь едва различимые звуки, а я мешкал, не желая проиграть, тронувшись с места раньше времени.
Судя по всему, мои спутники скрылись или, если их поймали, эти двое об этом не знают. Хорошо, куда они захотят направиться? Вниз, к ручью, предположил я.
Бережно выпроставшись из своего темного логова, привидением по ковру из хвои я заскользил вверх и поперек склона. Уйти. Оторваться от преследователей, как те, другие. Потом отыскать их.
Милю я уже прошел, вне сомнения, расстояния я оцениваю точно. Упавшие деревья, другие только наклонились… скатившиеся с гребня глыбы камня устроили такое, врезавшись в них. Угрюмые еловые лапы образовывали прикрытие. Я вполз туда и сел, внезапно устав донельзя. Удерживавшее меня на ногах напряжение спадало, недобранный сон требовал свое. Я залез поглубже, убедился, что не оставил следов у входа, и заснул, стискивая нож, с ружьем под боком.
Дневной свет нашел дырку между ветвей и коснулся моих век. Я пробудился сразу же, но какое-то время лежал не шевелясь, припоминая, где нахожусь. Мое укрытие представляло собой один из тех случайно созданных закутков, какие всегда найдешь в любом лесу. Мы поместились бы в нем всем отрядом, правда, лошади не влезут. Только вот вниз еще чуть-чуть видать, а вид на вершину закрыт совершенно.
Я сел и попытался разглядеть, что творится ниже меня, но обзору мешал частый ельник. Подняв с земли свой «фергюсон», я заботливо обтер его досуха, вдвинул клинок в ножны и перебрался к выходу. Оставаясь там, я прислушался. Одновременно решая в уме, что делать.
Лусинда, как и остальные мои товарищи, знала: сокровище рядом. Так что, если они даже покинули эти места, далеко, по моим соображениям, они уйти не захотят.
Плохо то, что Рейфен Фолви тоже об этом знает.
Я находился в безопасности, и соблазняла мысль никуда не трогаться. В конечном счете кому из них я что должен? С какой стати тащиться куда-то, чтобы меня убили? А то подстрелят и бросят подыхать. Мое все это дело?
Мое. Лусинда Фолви надеется на нас, на меня и моих приятелей. Я им обязан и, как ни странно, не хочу оставаться в стороне.
Меня злило, что Рейфен Фолви относится ко мне с пренебрежением. Помимо этого, проглядывало в нем нечто, пробуждающее во мне жажду крови. Праведником я себя не считал, но не сомневался, что мой соперник олицетворяет зло.
Ступая мягко, будто кошка, я выбрался наружу и осмотрелся — пусто. С сожалением покосился на обувь. Придется чинить либо заменить новой; беготня туда-сюда уже сказывается, да и вообще на таком грунте мокасин надолго не хватает.
От дерева к дереву я продвигался наискосок: дальше и ниже. Впереди появилась роща осин помоложе. Приблизившись, я услышал журчание воды. Ели расступились, и в неглубокой ложбине среди осин я увидел струйку дюймов шести — восьми, не шире. Вдоль росла трава. Видимо, ручеек брал начало под разрушенной морозами скалой выше.
Я долго всматривался в окружающее, затем лег и напился до отказа. Поплескал себе в лицо и в глаза холодной жидкостью. Не задерживаясь дольше, переступил ручей и торопливо зашагал к краю осиновой рощи. Оттуда хорошо просматривался осыпающийся косогор, ведущий к гребню горы, — обнаженный, безжизненный.
Никто не выстрелил… все спокойно.
Ребенком, охотясь ради мяса в лесах Востока, я часто изображал индейца, и теперь я двигался, как в той игре. Выбирая лучшее прикрытие, меняя направления, резко сворачивая назад, потом обратно. Прятаться было где.