Виртуальный свет. Идору. Все вечеринки завтрашнего дня

Гибсон Уильям

Прямой участок. И ни одной, абсолютно ни одной машины. Райделл вышел на осевую и до упора вдавил педаль газа, вой спаренных «киоцеров» перешел в пронзительный визг. Странное, даже жутковатое поскуливание Саблетта заставило Райделла на секунду подумать, что техасец не выдержал напряжения, сломался и то ли молится, то ли поет на некоем трейлерлагерном языке, не известном никому, кроме сдуревших последователей преподобного Фаллона.

Нет, ничего подобного. Скосив глаза направо, он увидел, что Саблетт до предела – и как только зеркальные линзы не свалятся – выпучил глаза на экран, высветивший данные о клиенте, что губы его непрерывно шевелятся, руки же быстро и словно сами по себе заряжают потертый, бог знает сколько хозяев сменивший глок. Длинные белые пальцы двигались ловко и, как бы это сказать, буднично – ну, словно намазывая бутерброд или сворачивая газету.

И вот это действительно вызывало ужас.

– «Звезда Смерти»! – крикнул Райделл.

Саблетт не имел права ни на секунду вынимать из уха капсульный приемник; в экстренной ситуации небесный голос – голос настоящих копов, переданный через спутник, – мгновенно заставит замолчать все прочие передачи.

Техасец вставил обойму и повернулся; на его бледном лице играли отсветы разноцветных огоньков приборной доски.

– Вся прислуга убита, – сказал он. – Эти типы загнали троих детишек в детскую комнату.

Могло показаться, что Саблетт выражает сдержанное неудовольствие чем-то увиденным по телевизору – ну, скажем, увечной версией хорошего старого фильма, изготовленной для нужд какого-нибудь там местного национального рынка.

– И они, Берри, говорят, что убьют их.

– Ну а что там думают долбаные копы? – крикнул Райделл. Охваченный бессильной яростью, он колотил по мягкому, в форме восьмерки рулевому колесу.

Саблетт тронул правое ухо пальцем. Казалось, еще секунда – и он тоже начнет кричать.

– Молчат. – Ровный, на удивление спокойный голос. – Вырубились.

Передний бампер «Громилы» снес чей-то антикварный, сороковых годов прошлого века, придорожный почтовый ящик, купленный, надо думать, на Мелроуз-авеню, за бешеные деньги.

– Да какого хрена вырубились, – чуть поспокойнее сказал Райделл. – Не могут эти раздолбаи вырубиться. Они же полиция.

Саблетт вытащил капсулу из уха, протянул Райделлу.

– Ничего не слышно, только помехи.

Райделл взглянул на экран и вспомнил игру в дартс. Ярко-зеленый дротик курсора несся по бледно-зеленой горной дороге, неумолимо приближался к мишени – девственно-белому кружку размером с обручальное кольцо. В правом окошке высвечивались жизненные показатели трех детей клиента. Пульс учащенный, у всех. В нижнем окошке – телевизионный, снятый в инфракрасных лучах кадр. Главные ворота. Похоже, что крепкие. Целенькие и, если судить по телеметрии, запертые. Охранная система тоже в порядке.

Вот тогда-то, наверное, он и решил идти на прорыв.

Через неделю, когда пена сошла и события немного прояснились, Эрнандес проявлял даже нечто вроде сочувствия. Конечно же, такая накладка, да еще в его собственную смену, не доставляла начальнику особой радости, однако он честно признал, что не может – если учесть все обстоятельства – винить Райделла особенно строго.

Прискорбное происшествие тщательно скрывалось от журналистов. Для этого, а также для того, чтобы полюбовно договориться с клиентами, с Шонбруннами, из сингапурского головного отделения «Интенсекьюра» спешно прилетела чуть не целая дивизия экспертов – так, во всяком случае, слышал Райделл. Он не имел ни малейшего представления об окончательных условиях этой договоренности, не имел, да и не хотел иметь: телевизионную программу «Рентакопы влипли» никто еще пока не придумал, а одни только шонбрунновские ворота стоили побольше его полугодовой зарплаты.

Ворота «Интенсекьюр» починит без труда, хотя бы уж потому, что он их и ставил. Мощные, кстати, ворота: японский пластик, армированный углеродным волокном, термоустановка в бетонных опорах; вся эта мутотень чуть не начисто соскребла с морды «Громилы» нежно лелеемый «свежий мед».

Далее – ущерб, нанесенный дому, по большей части окнам (сквозь которые «Громила» проехал) и мебели (по которой он проехал).

– Ну и, – закончил Эрнандес, – придется подкинуть Шонбруннам что-нибудь сверху. За эмоциональные страдания, – пояснил он, вытаскивая из-за стола большой железный термос и наливая Райделлу чашку мерзкого, перестоявшего кофе. На термосе была оптимистичная наклеечка: «Я НЕ О’КЕЙ, ТЫ НЕ О’КЕЙ – ПЕЙ, ВОТ И БУДЕТ О’КЕЙ».

Время близилось к десяти утра, обсуждаемые события покрылись уже двухнедельной плесенью, а лицо их главного героя – пятидневной то ли бородой, то ли, тут вопрос спорный, щетиной. На Райделле были мешковатые оранжевые, сильно выгоревшие шорты, ветхая футболка с надписью: «НОКСВИЛЛСКОЕ ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ», начинавшая уже расползаться на плечах, черные ботинки, оставшиеся от интенсекьюровской формы, и прозрачная надувная хирургическая шина на левой руке.

– Эмоциональные страдания, – повторил Райделл.

Эрнандес, чуть ли не такой же широкий, как его стол, передал Райделлу чашку.

– Легко ты отделался, больше тут и не скажешь. Прушник.

– Вылетел с работы, рука сломана – и это ты называешь «прушник»?

– Нет, точно, – кивнул головой Эрнандес. – Тебя же могли там замочить. Ребята из ДПЛА, они же тебя чуть не уложили. Да и потом, мистер и миссис Шонбрунн повели себя на удивление сдержанно, особенно если учесть расстройство миссис Шонбрунн и все прочее. Рука – ну да, рука, жаль, конечно… – Он пожал непомерно огромными плечами. – Да и к тому же никто тебя и не увольнял, ведь так? Мы только сняли тебя с патрулирования. Если хочешь на стационарную охрану – пожалуйста, никаких проблем.

– Нет, спасибо.

– Магазины, склады? Будешь работать в ночь. Ну, скажем, «Энсино Фэшн молл».

– Нет.

– Бабу-то видел, которая там работает? – прищурился Эрнандес.

– Не-а.

– Слушай, – вздохнул Эрнандес, – а как там со всем этим говном, которое вываливают на тебя в Нэшвилле?

– В Ноксвилле. Департамент потребовал полного отстранения от должности с полным запретом на работу в правоохранительных органах. Проникновение в частную квартиру без санкции и без поддержки.