Виртуозы общения. Секрет успешного взаимодействия с людьми
Шрифт:
Отец Хин был юристом и с юных лет обучал ее искусству ведения споров. В результате ей приходилось вести переговоры о чем угодно: о рожке мороженого, о лошади, о нахождении вне дома в вечернее время, о прощении, когда возвращалась позже условленного часа. Поэтому к моменту поступления в колледж она превратилась в настоящего мастера споров, чем успешно пользовалась в студенческом общежитии. Затем Шейла поступила на юридический факультет Гарварда и разыскала Роджера Фишера, который незадолго до того написал «Переговоры без поражения. Гарвардский метод», и начала изучать все – от конкуренции, лежащей в основе гражданских войн, до споров внутри компаний. В конце концов она и сама присоединилась к профессорско-преподавательскому составу Гарварда.
Вскоре Хин приняла участие в развитии диалога на Кипре и среди коренного населения Аляски. Она обучала
Участники спора – будь то ссорящиеся супруги или сослуживцы – должны определить, почему возникло столкновение и что его подпитывает, а также озвучить обоснования, почему конфликт продолжается. Им нужно взаимодействовать, чтобы определить, существуют ли «области общих интересов», и прийти к взаимному пониманию того, почему спор так важен и что необходимо для его прекращения. Понимание само по себе не гарантирует мира, но без него мир вообще невозможен.
Каким же образом достичь взаимопонимания? Первый шаг – признать, что в каждой ссоре есть не один конфликт, а минимум два: поверхностная проблема, из-за которой мы друг с другом не согласны, и скрывающийся за ней эмоциональный конфликт. «Допустим, муж с женой спорят о том, стоит ли заводить еще одного ребенка, – объясняла мне Хин. – У нас конфликт верхнего уровня – ты хочешь ребенка, я нет – и на первый взгляд вполне ясно, почему они ссорятся. Но есть и более глубокая эмоциональная проблема: я злюсь, поскольку ты ставишь ребенка выше моей карьеры, или боюсь, что еще один ребенок нас разорит, или расстроен, поскольку тебе явно все равно, чего хочу я». Порой эмоциональные конфликты весьма расплывчаты, их трудно конкретизировать, зато они невероятно мощны – в них столько гнева и разочарования, что спор выходит за рамки возможности компромисса. «И мы знаем, что эмоции зашкаливают, – заметила Хин, – ведь всякий раз, когда пара ссорится, независимо от того, сколько разумных вещей они говорят, прийти к разрешению конфликта им не удается».
Иногда Хин присутствовала на переговорах между политиками или спорах внутри компаний и слушала, как люди описывают проблемы с относительно простыми решениями. Затем она наблюдала, как эмоции брали верх и в результате принятие решения становилось невозможным. Людей захлестывали ярость, недоверие, они чувствовали себя обманутыми, но редко признавались в этом оппоненту, а иногда даже самим себе. Они уже не пытались понять, почему возник конфликт, и начинали планировать месть. И больше всего на свете каждому хотелось победить, обыграть другую сторону, утвердиться в своей правоте.
Так часто бывает. Любая конфронтация сопряжена с целой гаммой чувств – тревога, огорчение, жажда возмездия, – которые вполне естественны. Однако из-за этих страстей продуктивное обсуждение проблемы становится невозможным. «И если вы не признаете свои эмоции, то не поймете, почему поругались, – сказала Хин. – Вы так и не определите, из-за чего на самом деле разгорелась борьба».
Как выяснила Хин, ключ к тому, чтобы заставить людей выражать эмоции, – создать свою версию разговора «Что мы чувствуем?», которая позволила бы обеим сторонам выразить обиду и подозрения, питающие ссору. Проблема в том, что во время разногласий для нас просто немыслимо говорить о своих чувствах. «Люди обожают притворяться, что могут быть роботами-аналитиками, – заметила Хин. – Но, конечно, это им не по силам. Рано или поздно эмоции прорываются наружу». Или люди способны распознавать собственные эмоции, однако не хотят их раскрывать. Они думают, что тогда другая сторона получит преимущество или расценит это как слабость. Они боятся показать свою уязвимость, которую враг использует в качестве оружия. Не говоря уже о том, что в пылу ссоры мы особенно подвержены стрессу, и это не лучшая обстановка для обсуждения наших чувств.
Именно поэтому столько конфликтов затягивается: не из-за отсутствия решений или нежелания людей идти на компромисс, а потому, что воюющим сторонам совершенно невдомек, из-за чего они воюют. Они не обсудили более глубокие темы (эмоциональные проблемы), из-за которых вспыхивает спор. И люди уклоняются от эмоционального обсуждения, поскольку не хотят признавать, что испытывают ярость, уныние и тревогу. Другими словами, они не хотят говорить о том, «что мы чувствуем», хотя это самый важный для них разговор.
Обсуждение эмоций, конечно, не решит всего. Иногда один человек хочет ребенка, другой – нет, и никакой обмен эмоциями не заставит его согласиться. «Но если вы не заговорите о своих эмоциях, – предупреждает Хин, – то просто будете возвращаться к этому спору вновь и вновь».
Как же создать у человека ощущение безопасности, чтобы он мог заговорить о своих чувствах? Задача трудная, особенно если люди обсуждают тему (например, оружие), из-за которой сражаются десятилетиями, и все уверены, что только они олицетворяют праведность, а другая сторона лишена всяких моральных устоев и совершенно неправа.
Нешуточные страсти в Вашингтоне, округ Колумбия
Теплым мартовским днем 2018 года Мелани Джеффкоут и ее соратники-активисты контроля над оружием, а также равное количество защитников права на оружие прибыли в Вашингтон, округ Колумбия, и собрались в Музее журналистики и новостей на Капитолийском холме. В те же дни проходила демонстрация «Марш за наши жизни», организованная выжившими после стрельбы в школе «Марджори Стоунман Дуглас». Прямо за дверями – и в более восьмистах городах по всей территории Соединенных Штатов – учащиеся и родители вышли на демонстрации, протестуя против насилия с применением огнестрельного оружия. В свою очередь сотни групп, выступающих в защиту прав на владение оружием, организовали встречные протесты. В общей сложности на улицы вышло два миллиона человек, чтобы осудить или поддержать сравнительно легкий доступ к огнестрельному оружию в Америке.
Входя в музей, участники слышали, как снаружи скандируют сто тысяч человек. «Это было прекрасно, – поделилась со мной Джеффкоут. – Действительно впечатляет, сколько людей борются за лучший мир! А потом я прошла в конференц-зал и села рядом с человеком, который владел сорока экземплярами оружия и заявил, что ему нужна AR-15 для охоты на оленей».
Все расселись, и организаторы объяснили свою цель: «Согласны вы или нет с тем, что происходит снаружи, я думаю, всем очевидно, что в данный момент наша страна пытается провести одну из самых сложных дискуссий в нашей истории, – обратился к присутствующим Джон Сарруф. – Это дискуссия об оружии и безопасности, которую Америка пытается вести более двухсот лет, и почти столько же времени у нее ничего не получается». Такие обсуждения, по его словам, часто перерастают в перебранки и взаимные нападки. Или, что еще хуже, они вообще не происходят, потому что люди общаются лишь внутри групп единомышленников. «В демократическом государстве это опасно, – заявил Сарруф участникам. – Если мы не способны говорить о наших различиях, то не сможем принимать совместные решения». Итак, целью встречи было устроить честную дискуссию об оружии и «продемонстрировать, что мы способны вести разговор по-другому. Мы надеемся доказать, что можно обсуждать этот вопрос вдумчиво, вежливо и учиться друг у друга, даже если мы расходимся во мнениях».
Но для начала, отметил Сарруф, нужно кое-чему научиться.
Предварительная подготовка имела большое значение, потому что организаторы преследовали и другую, не менее важную цель. Почти все присутствующие весьма поднаторели в разговорах об оружии. Каждый припас факты и тезисы для выступления. Все знали любые аргументы и контраргументы, знали, как вывести из себя противников и расставить риторические ловушки.
Организаторам хотелось, чтобы этот разговор прошел иначе. Они решили выяснить, удастся ли заставить присутствующих делиться личными историями об оружии и контроле над ним, эмоциями и принципами, лежащими в основе их убеждений, и посмотреть, сможет ли это изменить направление дискуссии. Другими словами, им хотелось поощрить разговор на тему «Что мы чувствуем?» в надежде, что это нейтрализует яд, который обычно отравляет подобные дискуссии.