Виток эволюции
Шрифт:
— Вы сбежали и уклонились от выполнения своего долга! — выкрикнул обвинитель.
— И вы бы убежали из горящего дома, сэр, — сказал я.
— Мы, оставшиеся людьми, вынуждены теперь сражаться в одиночку!
— Дверь, в которую мы выбрались ни для кого не закрыта. Все вы можете в любой момент освободиться от своих тел, стоит только этого захотеть. Для этого достаточно отделить то, что хочется вашему телу, от того, что хочется вам лично, и сосредоточиться…
Судья с таким остервенением застучал своим молотком, что я испугался, не разлетится ли тот на куски. Наши противники давно уже сожгли все книги Кенигсвассера до последнего экземпляра, и теперь им совсем не улыбалось пустить в прямом эфире по всей телевизионной сети лекцию о том, как избавляться от тел.
— Если вам, амфибионтам, будет все сходить с рук, то все люди откажутся от ответственности за судьбу цивилизации и покинут свои тела. И тогда все пойдет прахом, и общественный прогресс, и привычный нам образ жизни, и…
— Разумеется, — согласился я. — Так для этого все и делается.
— По-вашему, люди не должны больше трудиться ради достижения своих идеалов? — вызывающе спросил он.
— У меня прежде был друг, так он семнадцать лет подряд просверливал на фабрике круглые дырочки в маленьких квадратных штуковинах. А для чего они нужны, так и не узнал. А другой выращивал виноград для стекольной фабрики. В пищу этот виноград не шел, а выяснить, зачем компания покупает его, он тоже не сумел. Меня от этих историй просто тошнит, но это только сейчас, когда на мне тело. И все же, как вспомню, чем зарабатывал себе на хлеб, меня прямо выворачивает наизнанку.
— Значит ли это, что вы презираете человечество и все его свершения? спросил обвинитель.
— Вовсе нет, я люблю людей, и гораздо сильнее, чем раньше. Мне просто горько сознавать, на что люди вынуждены идти, чтобы ублажать свои тела. Если бы вы решились стать амфибионтами, то сразу увидели, что люди становятся по-настоящему счастливыми только, если им не приходится думать о том, где раздобыть еды для своего тела и как защитить его зимой от холода, и что с ним будет, когда оно совсем износится.
— Но, сэр, это же означает, что пришел конец всем честолюбивым замыслам, это же конец величию человека!
— Про величие я вам ничего сказать не могу, — ответил я. — И среди нас есть люди, которых иначе как великими и назвать нельзя. Они были великими и в телах, остаются таковыми и избавившись от них. Но самое главное — мы победили страх, понимаете?
Я уставился в объектив ближайшей телекамеры.
— Вот это и есть самое великое завоевание человечества за все время его существования.
Судья опять застучал своим молотком, а собравшиеся начальнички постарались заглушить мой голос, разоравшись, что есть мочи. Телевизионщики отключили камеры, а в зале остались только руководители самого высокого ранга, остальных вывели вон. Я понял, что сказал именно то, что надо было. Но по телевизору с этой минуты передавали только классическую музыку.
Когда шум утих, судья объявил, что судебное заседание закончено. Мы с Мэдж, как и предполагалось, были признаны виновными в дезертирстве.
Я подумал, что хуже нам все равно не станет, и решил облегчить душу, выложив все начистоту.
— Теперь-то я вас понял, устрицы несчастные, — сказал я. — Для вас главное в жизни — это страх. И умеете вы только одно — страхом заставлять себя и других людей что-нибудь делать. А пугать вы умеете. И ваше любимое развлечение — видеть, как люди трясутся от страха, что вы отнимите у них тело или сделаете с ним что-нибудь ужасное.
Тут и Мэдж добавила от себя.
— А пугаете вы людей для того, чтобы те обращали на вас внимание.
— Неуважение к суду! — выкрикнул судья.
— А чтобы не потерять возможность пугать людей, вы держите их в черном теле, — добавил я.
Солдаты вцепились в меня и в Мэдж, стараясь вытащить нас из зала.
— Ваши действия — прямая дорога к войне, — заорал я.
Все замерли, как на картине, стало очень тихо.
— А мы уже давно с вами воюем, — неуверенно проговорил какой-то генерал.
— Вы-то воюете, а мы еще не начали, — ответил я. — Но теперь, я думаю, начнем. Так и знайте, если вы сейчас же не выпустите меня и Мэдж, мы немедленно начинаем против вас военные действия.
Тело фельдмаршала придало моим словам свирепости и напора.
— У вас нет оружия, — пробормотал судья, — и нет науки. Без тел амфибионты ничего не могут сделать.
— А вот я сейчас сосчитаю до десяти, и если вы нас не развяжете, я вам, так и быть, покажу, можем мы что-нибудь или нет, — сказал я. — Быстренько захватим ваши тела и стройными рядами поведем к ближайшему обрыву. Как вы тогда запоете?
Конечно, я блефовал. В теле может находиться только одна душа, но наши противники этого не знали!
— Раз! Два! Три!
Генерал побелел, как полотно, и безвольно махнул рукой.
— Развяжите их, — приказал он.
Солдаты, трясущимися от страха руками, поспешно развязали веревки. Так мы с Мэдж оказались на свободе.
Я сделал положенные несколько шагов, высвобождая свою душу из постылого тела. И красавчик фельдмаршал с грохотом покатился по лестнице, позвякивая своими орденами.
Но я увидел, что Мэдж не торопится выйти из тела. Она медлила, не в силах расстаться с меднокожим телом.
— Не думайте, что это вам так и сойдет с рук, — сказала она. — Вам придется рассчитаться с нами за все те неприятности, которые вы нам причинили. Это тело вам надлежит отправить в Нью-Йорк, где я проживаю. Тело должно прибыть по назначению не позже понедельника, и смотрите, чтобы оно было в отличном состоянии.
— Исполним, мэм, — сказал судья.
Мы добрались домой как раз вовремя, парад в честь Дня ветеранов закончился, и командующий парадом покинул тело возле местного телохранилища. Он сразу же бросился ко мне, чтобы извиниться за свое недостойное поведение.