Византийская тьма

Говоров Александр Алексеевич

А вот и она — хрупкая и гибкая, нежная в самой смерти своей, так огорчавшаяся своей белобрысой мастью и слишком тонкими, по ее мнению, ногами.

— Да это же… — ахнула Теотоки. — Это же Эйрини, дочь самого императора! Ой, уколите меня, я просто не верю!

А последним лежал, уже без накладной бороды, Мисси Ангелочек, неудачник в высшей степени. Но обезображен и покрыт грязью он был так, что его никто не узнал.

7

В Амастриде Дениса ждала торжественная встреча. Меланхолично звонил единственный уцелевший колокол. Царского претора на паперти встретил кир Апокавк, облаченный в простые холщовые ризы. Все знали, что ризы парчовые, золотые он заложил столичным ростовщикам еще после никейской войны, а деньги роздал многочисленным сиротам, вдовам тех, кто не явился из-под стен Никеи.

Перед Денисом торжественно растворились двери храма, и он вступил первым, благочестиво крестя лоб, за ним кир Апокавк с крестом, весь его немногочисленный клир, затем спутники Дениса — Костаки, Ласкарь, усач неугомонный, за ними градоначальство, штаб и весь народ.

Пока шла долгая и утомительная, как долги, и утомительны они в Византии, церковная служба, Денис исподтишка рассматривал росписи в храме. Церковь строилась в свое время из простейшего расчета — вместить всех жителей и беженцев, если вдруг нахлынет враг. И окна были узкие, как бойницы. Солнечный луч прорезал воздушное пространство храма, и в его ослепительном луче сиял на стене безбородый Христос, словно отрок, пасущий курчавых овец, шествовали жены-мироносицы в ярких одеждах синего и красного цвета.

«Когда же написаны эти фрески? — старался представить себе Денис. — По картинкам в истории искусств не позднее чем в четвертом-пятом веке, стиль вроде бы тот… Тогда этой церквушке уже полных семьсот лет!»

В голубых клубах ладана роились солнечные пылинки, время от времени одна какая-нибудь частица вспыхивала особенно ярко. Многоцветные росписи были обезображены сеткой трещин. «И облетает позолота со стен старинных базилик…» — вспомнились Денису отнюдь не византийские стихи. Все разрушается в этой псевдоримской империи, все грозит обвалом — так надо ли теперь это удерживать в состоянии прочности?

Служба отошла, воодушевленный народ запел «Кирие елейсон!». Построились в очередь и пошли за благословением к кир Апокавку. Затем удалялись на улицу, в тень земляничных деревьев.

Денису по чину надлежало подходить ко кресту первым. Но поскольку он уже не сделал этого, он решил дождаться конца. И вдруг увидел Никиту Акомината, историка.

— И вы здесь? — помахал он ему. — Я искренне рад вас видеть…

— Служу императору Андронику Первому, — с некоторой неловкостью отвечал кандидат, будто в чем-то уличенный. — Поехал добровольно, поверите ли?

— Почему же? — улыбнулся Денис. — Знаю, что государь искренне хочет собрать вокруг себя всех чающих благополучия царству. А прежние разногласия… Он выше их!

— Тут и братец мой, — продолжал объяснять Никита. — Знаете, который епископствует в Афинах. Он купил поместьице близ Амастриды, пишет — поезжай, погляди…

И Денису стало понятно — Никита оправдывается перед самим собой. Как получилось, что он, осуждавший авантюризм Комнинов, вдруг поддался в очередную их ловушку?

— Действительно, — рассуждал Никита, — если хочешь служить народу, служи ему не болтовней на пирах.

В таком же духе сказал проповедь и старый отец Апокавк. Он призвал верных повиноваться присланному царем претору Дионисию, как говорится, живота своего не щадя. Никита Акоминат впоследствии точно передал по памяти его прекрасные слова, а мы воспроизводим их сейчас.

— Хвала Андронику, царю римлян, помазаннику Бога! О благодетель бедных, пресекатель неправды, устроитель справедливости, носитель честного суда, мститель за бесчестные обиды! Мы знаем посланного тобою, мы знаем его давно, он наш земляк. Он кроток с бедными, страшен любостяжателям, защитник угнетенных и враг насильников и руки чистые имеет от корысти… Гряди же с миром, царский претор, победа тебе!

— Победа тебе! — ликовал народ. — Тон виктон! Денис подошел за благословением, склонил кудрявую головушку и снова признался, что не крещен.

— Крещение Господне есть таинство, — ответил священник, — знаменующее собою вступление в состав церковного общества. Ему предшествует ряд испытаний в вере и ряд степеней оглашения…

Денис сказал, что завтра, быть может, придется идти в бой, и, прежде чем бросить свою жизнь на весы судьбы, ему хотелось бы все-таки принять святое крещение.

Но кир Апокавк вновь напомнил ему о необходимости сперва очиститься от дурного, испытать свою душу в избранном замысле, утвердить себя в вере. Денис же чувствовал, как против воли растет в нем некое раздражение.

— Крестят же младенцев бессловесных, — привел он довод, — которые еще не в силах сами понять, веруют ли они. — И тут же сообразил, какой это нелепый довод.

— Сказано, — уклончиво ответил кир Апокавк, — мы веруем, но и бес верует и трепещет. Так что дело не в одной только вере… Послушай же, сын мой! Да пребудет Спаситель везде, где будут добрые твои дела и помыслы, Господь с тобой!

И он благословил Дениса широким крестным знамением, Денис склонился поцеловать его благословляющую руку и, видя его слабую старческую кисть, лиловые вены, морщинистую кожу, подумал — о, если б все и всегда целовали руки отцов!

Подошел исполняющий обязанности дуки — воинского начальника — по имени Цурул, покорнейше просил следовать в его катихумену, где должен собраться военный совет.

Дука повел Дениса по городской стене, где ветер раздувал их плащи и трепал бороды. Стараясь перекричать шум недалекого моря, дука Цурул, наклоняясь к Денису, указывал меж кирпичных зубцов каких-то людей внизу, собиравшихся в кучки. Денис разобрал только, что некий Фома Русин, между прочим, его, претора, родственник (уже и родственник!), учиняет здесь противоправительственный мятеж.

Но мысли его были далеко. Кир Апокавк ошеломил его замечанием, что ведь и бесы веруют, от этого, однако, ангелами не становятся… А как же тогда сказано — кто верует, тот спасется?

Введя Дениса в катихумену, которая была еще пуста, дука Цурул вдруг встал на колени, протянув ему какую-то вещь. Денис заставил себя очнуться от мыслей и увидел, что это золотая цепь, та самая, которую в римской армии жалуют ветеранам и заслуженным воинам… У него, Дениса, такая цепь тоже когда-то была.

— Это твоя цепь, благороднейший, твоя… — потряхивал ею дука, как будто продавал. — Мой отец когда-то был здесь чиновником, в Амастриде, он и взял ее у тебя вместо взятки. Возвращаю теперь и молю, не суди старика!